Вокруг Света 1972 № 04 (2379) - [34]

Комментарии и научная редакция доктора искусствоведения лауреата премии имени Дж. Неру С. Тюпяева

Слово о Рерихе

У подножия Гималаев, в Кулу, стоит камень, обломок первозданной скалы, на котором высечена надпись: «Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Викрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года...»

На родине Рериха в пахучих зарослях можжевельника, под покровом сумрачных елей и сосен прячутся груды таких же, как этот камень, диких могильных камней. Они получили в народе название «жальники». «Жальники» — так и называется одна из крупных ранних археологических работ Рериха.

В этом слове слышится древняя как мир жалоба на утрату близких людей. Жалость об ушедших в страну, откуда нет возврата. О ней звенят печальные звуки пастушьей свирели, жалейки. Вот откуда, быть может, та задумчивая грусть и тишина, которые струятся от картин раннего Рериха, вещего певца языческой старины Русской земли, последнего ее Бояна.

И в творчестве Рериха-археолога, автора работ, посвященных древностям Новгородской и Псковской земли, с такой же эстетической богатырской силой звучат мотивы героического прошлого русского народа, гордости за наше великое культурное наследие, за вечные памятники нашей культуры. И гордости и гнева — «Застрелили Пушкина и Лермонтова, отлучили от церкви Толстого, препятствовали Ломоносову и Менделееву войти в Академию наук. Можно написать ужасающий синодик... всяких поношений и разрушений», — пишет он Булгакову в январе 1937 года. Этими чувствами, этой борьбой за все русское, народное, фольклорное наполнено творчество художника. И его «Гонец», и «Варяжское море» с крылатыми, как лебеди, ладьями на синем море, «Покорение Казани», «Сеча при Керженце», «Князь Игорь» и многое, многое другое, не исключая грандиозных по размаху церковных росписей и мозаик. Именно не исключая этих росписей и мозаик, потому что и в них вместо официального казенного православия царит иной дух народного эпоса и сказочного полета фантазии.

И вот уже в полной зрелости своего таланта, на вершине лет художник начинает новый путь. На этот раз не в Рим и не в Париж, не в Швейцарию, а в иные и далекие страны — на Восток.

Об этом новом этапе в творчестве Рериха, отмеченном грандиозными открытиями в познании духовного мира и художественной культуры Востока, новыми вкладами в мировоззрение самого мастера, написано много статей и книг.

Так много, что все это даже как бы отодвигает и заслоняет первый северный этап. На самом же деле одно не может быть понято и раскрыто полностью без другого. Между ними пролегает не пропасть, а сохраняется незримая, но ощутимая связь.

Эта связь — в гуманизме мировоззрения Рериха как художника, мыслителя и при этом не созерцателя, не отшельника, а человека действия.

С самого начала, с детства он живо и непосредственно откликался на все, что откладывалось в его душе. Здесь был наряду с Древней Русью драгоценный вклад Запада — древней Скандинавии с ее мужественными сагами, валькириями и викингами, витязями в кованых латах, чудовищными великанами страны льдов, с «Тристаном и Изольдой» Вагнера, «Сестрой Беатрисой» и «Принцессой Малейн» Метерлинка. Но столь же рано его воображение захватили красочные образы далекой Индии, Японии и даже легендарной Атлантиды. Так появляется стройная девушка Дева-сари Абунту, опирающаяся на изукрашенную колонну древнего храма, а около нее голубые, янтарно-желтые и синие птицы, сродни Сирину и Алконосту русского эпоса. И уже создан был «Индийский путь» — прообраз реального пути, по которому много лет спустя поведет он свой караван через пустыни, горы и степи Центральной Азии навстречу стране чудес.

Теперь, как и прежде, Рерих остается верен археологии; он ищет следы великих переселений народов, на его пути высились ряды каменных столбов — менгиров, таких же, как в языческой Скандинавии. По шершавой коре валунов выбиты были камнем загадочные изображения, оставленные почитателями сил природы в далекие добуддийские времена: козлы, охотники с луками, колесницы.

Но больше всего художника захватила природа Центральной Азии, такая же первозданная, девственная, как во времена Пржевальского, — с ее дикими лошадьми, яками, куланами.

На тысячи километров расстилались горные хребты, покрытые шапками вечных снегов, бесконечные степи с редкой травой у их подножия, а то и совсем пустые, покрытые черной галькой — черная Гоби, солончаки и снова горы. Суровая природа окружала здесь человека.

Но какие глубокие, чистые и яркие сверкали здесь краски, а вместе с тем необыкновенные для европейского глаза, как причудливы и необычны изломы скал и контуры зубчатых гор! Мне помнится, как при первых лучах солнца огненным взлетом, гигантским факелом вспыхнули вдруг скалы с гнездом драконов-динозавров в пустынной долине Баиндзака. И тут нам стало понятно, почему Эндрюс назвал эти причудливые, как средневековый замок, обнажения красного гобийского песчаника «Пылающими скалами». Во сколько же раз больше чудес мог увидеть и увидел здесь глаз такого художника, каким был Рерих!