Вокруг Света 1971 № 03 (2366) - [45]

«Эти люди ничего не знают об Австралии и ее правительстве, — пишет Килпатрик. — Но разве мы знаем о них больше? Их считают дикарями и людоедами, а между тем я не видел с их стороны ни малейшей подозрительности или враждебности. Я никогда не видел, чтобы они били детей. Они неспособны к краже. Мне иной раз казалось, что эти люди гораздо лучше нас».

Вообще, большинство доброжелательных и честных исследователей и путешественников, пробиравшихся через прибрежные болота и неприступные горы, побывавших в глубоких долинах хребта Рейнджер, видевших самые разные племена, приходят к выводу, что папуасы на редкость доброжелательные и сметливые люди.

«Как-то раз, — пишет английский этнограф Клифтон, — в клубе в Порт-Морсби у нас зашел разговор о судьбе Майкла Рокфеллера. Мой собеседник фыркнул:

— А чего ломать голову? Сожрали, у них это недолго.

Мы долго спорили, я не смог убедить его, а он меня. Да и спорь мы хоть год, я остался бы при своей уверенности, что папуасы — а я узнал их хорошо — неспособны причинить зло человеку, пришедшему к ним с добрым сердцем.

...Все больше и больше меня удивляет то глубокое презрение, которое питают к этим людям чиновники австралийской администрации. Даже для самого образованного офицера патрульной службы местные жители — «скальные обезьяны». Словечко, которым называют здесь папуасов, — «дли». (Слово это непереводимо, но означает крайнюю степень презрения к человеку, им обозначаемому.) Для здешних европейцев, «оли» — это нечто, что, к сожалению, существует. Никто не учит их языков, никто вам толком не расскажет об их обычаях и привычках. Дикари, людоеды, обезьяны — вот и все...»

Любая экспедиция стирает с карты «белое пятно», и зачастую в местах, обозначенных коричневым цветом гор, появляется зелень низменностей, а кровожадные дикари, немедленно пожирающие любого чужеземца, при ближайшем рассмотрении таковыми не оказываются. Назначение любого поиска и состоит в том, чтобы разрушать незнание, в ток числе и то незнание, которое делает людей дикарями.

Но, кроме незнания, существует еще и нежелание знать истину, нежелание увидеть перемены, и это нежелание порождает и пытается сохранить самые дикие, самые каннибальские представления...

Л. Ольгин

Маленькое сердце

Старик волновался. Это было заметно по его чуть дрожащим рукам. Еще бы! Наступил тот решающий момент, с которым он связал столько надежд. Старик вновь обежал глазами ряды зрителей и вздохнул. Такого в деревне, конечно, не увидишь. Публика разодетая, богатая. Много военных. А справа два белых господина, неизвестно как попавших сюда. Видно, тоже решили посмотреть петушиные бои. А может быть, даже и поставить на кого-нибудь. Ведь здесь почти; все испытывают судьбу. Кому везет, кому, нет. Как и в жизни вообще. Жаль, что счастливчиков гораздо меньше. И он, увы, не принадлежит к их числу.

Да, в шестьдесят лет, верно, смешно уже верить в удачу. И все же... Его белый петух мускулист, ловок. Он может выиграть у любого противника. Старик открыл клетку, выпустил петуха. Настал их черед. Шесть раундов, по пять минут. И все станет ясно. Он тихонько погладил петуха, подбадривая и немного жалея. Все-таки драка будет, жестокой.

Белый, наверное, догадался, в чем дело, и весь дрожал от нетерпения. «Давай, папаша, давай!» — услышал старик над самым ухом голос молодого парня. Он качнулся, поднял птицу и побрел в ближний угол ринга — небольшой площадки с деревянными бортами. В дальнем бился в руках хозяина рыжий петух. «Рыжий здоров. Тяжелее моего, пожалуй, фунта на полтора»,— шевельнулась в голове старика тревожная мысль и тут же пропала.

Раздался гонг. Словно нетерпеливые боксеры-новички, петухи бросились друг на друга. Казалось, каждый из них задался целью сразу подавить волю противника. Однако этого сделать не удалось ни тому, ни другому. Тогда они изменили тактику, стали медленно кружиться по квадрату ринга, как заправские бойцы, примериваясь и выжидая удобного момента. Потом рыжий не выдержал и снова рванулся вперед. Белый тотчас же подпрыгнул и нанес мощный удар шпорой по шее. Это был его коронный удар. Рыжий остановился и пропустил еще два. «Будь на лапах петухов ножи, рыжий бился бы уже в агонии,— подумал старик.— Но здесь, в Джакарте, этими специальными ножами для петухов пользоваться почему-то не разрешают». Картина боя изменилась. Теперь нападал белый. Рыжий отчаянно защищался.

Следующие четыре раунда прошли с полным преимуществом белого. Пожалуй, только те, кто сделал ставку на рыжего, верили еще в какое-то чудо. Однако я их становилось все меньше и меньше. Слишком уж хорош был белый. Раз за разом он загонял рыжего в угол и превращал его гребень в кровавое месиво. Ища спасения, рыжий прибегнул к клинчу — старому, испытанному приему. Он как бы прилипал к белому, не давая ему наносить сильные, прицельные удары лапами и клювом. Со стороны казалось, что петухи затеяли забавную, хотя и не очень понятную игру. Они толкались, терлись длинными, напоминающими толстые веревки шеями, словно намереваясь связать ими друг друга. На исходе пятой пятиминутки белый сумел оторваться от врага, подпрыгнул и нанес мощный удар шпорой. Старик привстал. Он решил, что это конец. Но нет, теряющий последние силы, истекающий кровью рыжий все еще не сдавался. Наверное, он был очень самолюбив.