Вокруг Света 1970 № 12 (2363) - [3]

В тот вечер четвертая бригада впервые за последние дни засиделась допоздна. И долго хохотала над Бородой. Борода, или, точнее, Володька Кочерга, любуясь собой, ловко свалил бензопилой на просеке огромную осину, и та осина со снайперской точностью грохнулась на чайник с питьевой водой, размолотив его до необычайной тонкости и каким-то образом вогнав предварительно крышку внутрь.

Чайник решили сохранить как реликвию, и Кочерга, кажется, не протестовал...

— Пришли, — говорит Бугров. — Вот здесь и работаем...

Через минуту я теряю его из виду. Мелькает лишь за штабелем его высокая шляпа. «Иииии-и, разом!» — командует кто-то высоким натужным голосом. Полтора десятка парней, навалившись, откатывают от трактора очередной хлыст. Стрекочет пила, кромсая древесину. И вот уже бревно ложится в штабель.

Я забираюсь на кучу бревен, повыше, и оттуда гляжу, как за спиной икаровцев распахивается просека. Разрезая тайгу, будущая дорога тает вдали.

Бутылочная почта

Болин сидит на лавочке катерка и ждет, пока запустят двигатель. Сегодня выходной у него. Но такая должность — диспетчер движения Сургутского порта, — видно, и в выходной дает себя знать.

Смотрит Болин налево, где лихо разворачивается в небесной голубизне стрела крана, волочит по воздуху груду тугих мешков и наконец брякает их без опаски на причал. Леонид Васильевич поворачивается направо: по правую руку швартуется к дебаркадеру пассажирский теплоход. Публика с узлами и чемоданами сбежалась на один борт, на берег торопится, и оттого теплоход чуть скособочился, и капитан неизвестно кому грозит сверху кулаком. Два буксира-муравья выталкивают на глубину неповоротливый плавучий кран, покрикивают друг на друга, суетятся. А из-за них медленно выдвигается тупой нос баржи-самоходки.

Под самым катером три мальца с берега ловят рыбу. Удочки воткнуты в песок — бесклевье. Ребята нехотя обстреливают голышами проплывающую бутылку...

— А что, — спрашиваю я у Болина, — верно, что на протоках да на речках у вас иногда капитанам бутылки сбрасывают?

— Какие такие бутылки? — настораживается Леонид Васильевич.

— Ну с этими, с записками...

Болин все еще смотрит вопросительно.

...Я уж и не помню, где и когда впервые услышал ту байку. Заключалась она коротко в том, что на Оби, особенно в районе Сургута, суда, заходя в обские протоки и боковые речушки, случается, теряют ориентировку. Они начинают блуждать по водам, словно в лабиринте. И если их долго нет, вылетает вертолет или АН-2, находят потерпевших и сбрасывают в бутылке записку или схематическую зарисовку ближайшего пути, сделанную тут же, в воздухе. А на все мои расспросы, что за лабиринты такие, и как можно на реке заблудиться, где дорога всегда одна — либо вверх, либо вниз по течению, рассказчик весело скалится: «Ну, это надо своими глазами видеть!»

И вот теперь представлялась возможность выведать все у верного человека, и про бутылочную почту тоже.

— А, так вот о чем разговор... — успокаивается Болин. — Как же, как же, слышал. Всякое случается. Так здесь свободно и черт ногу сломит. Вот погляди-ка.

Он берет у меня блокнот и принимается рисовать. Две относительно прямые линии — это берега Оби. Снизу, как дужки очков, пристраиваются полукружья — протоки Юганская Обь и Салымская Обь. А затем карандаш начинает вычерчивать бесконечные запутанные кривые реки. «Большой Юган. — показывает Болин, — а это Малый и Большой Балык. Протока Большая Юганская, река Пойк, Большой Салым, Малый Салым...»

Схема переполняется хитросплетениями линий, но все-таки разобраться в дорогах речников пока можно. И только когда три дня спустя я пролетаю над теми же местами на вертолете, я понимаю, что байка о заблудившихся судах — вовсе не досужий вымысел.

Прикидываю, на что больше всего похожи немыслимые петли — на цепь из перехлестнутых олимпийских колец? Или на завязанные узлами спирали? И чего здесь больше — земли или воды? Местами реки, речушки, озера сплываются в единое зеркало, кое-где разбитое кривыми косами и болотистыми островами. Где уж тут найти один-единственный фарватер нужной дороги...

— Ну, а вам бутылки-то сбрасывали? — допытываюсь я, пряча схему.

— Мне-то? — удивляется Болин. — Нет. Так я здесь двадцать с лишним лет...

Он приехал на Обь в 1948-м и стал путейцем-речником. Сначала гребцом при старшине по обстановке. Обстановка — это все судоходные знаки: бакены, перевальные створные знаки, ходовые и весенние... А участок у них был 96 километров, от села Тундрино до Сургута.

Четыре раза в месяц, не меньше, надо было проходить на веслах свой участок, оглядывать, проверять, ремонтировать. Вверх, против течения, шли, конечно, не своим ходом — цеплялись к любому пароходу, на то было специальное разрешение. Да вот пароходы приходилось иной раз ждать подолгу.

Потом был Болин старшиной при начальнике обстановки и штурманом на путейском пароходике. Избороздил вдоль и поперек обскую акваторию от Ханты-Мансийска до Нижневартовска и наблюдал, как исподволь меняется этот край.

Незаметно исчезли знакомые колесные пароходы — «Свердлов», «Орджоникидзе», «Горький» и «Совет», флот на реке становился крупнотоннажным, на дизельной тяге. И к традиционным сибирским грузам — лесу и рыбе прибавлялись буровые станки, трубы; все чаще среди пассажиров стали появляться геологи, геофизики.