Вокруг Света 1970 № 06 (2357) - [52]

Дора полным ходом шла ко льдам.

— Держи ровно восемьсот! — крикнул Эмс Тимерманису.

Тот понимающе кивнул. Дора снизила скорость. Мотор делал ровно восемьсот оборотов.

— На лебедке... приготовьтесь, Ян.

Висвалд хотел еще сказать что-то Валерию и Лене, но те уже склонились над ковшом, готовясь опустить его в воду. Эмс видел, как они без сноровки держали его, — очень уж ласково, почти трогательно. Это была осторожность неумения. Эмс различал ее за версту.

«Галс 31 — первый галс. Проба 450 — первая проба — песок. Пробы 451 и 452 — алеврит. Проба 453 — грубый песок и галька. Появление на глубине более грубого материала, по-видимому, связано с процессами размыва дна и массовым перемещением наносов под действием волн...»

Эмс писал размашисто, не жалея листа. Стоило ли жалеть бумагу, если к этой записи они шли целую неделю?! Больше на этой странице дневника ничего нет. Начинался их восьмой день жизни в лодке.

«Принимаю решение...»

Они вышли 6 августа из Певека. Перед этим две недели ушло на то, чтобы взятую в рыболовецком совхозе дору привести в мореходный вид: заделать щели, поставить мотор, сделать хоть подобие рубки. Как ни мала вышла рубка, в ней могли поместиться два человека — это свободно, значит, при нужде может залезть и больше. А это кое-что значило. Дощатая надстройка сразу превратила дору в дом, пусть плывущий, но дом, с ней на лодку пришел уют и было где даже в непогоду вскипятить чай.

Еще надо было поставить мачту, и они поставили ее. Потом протянули по бортам леера. Теперь даже в шторм можно было передвигаться в доре, не опасаясь быть выброшенным за борт. Строгий и очень морской вид суденышка с отчаянно храброй для Ледовитого океана оснасткой портило, пожалуй, только одно — кронштейн для лебедки. Но это сооружение было главным для них — без лебедки не выбрать ковш с грунтом, — и для них оно не только не ухудшало вид доры, но еще и радовало своей железной прочностью и целесообразностью.

Предстояло пройти галсами путь между двумя мысами — от Шелагского до Шмидта — и на всем пути взять пробы морского грунта. И без того немалый путь, почти в триста километров, из-за галсов увеличивался в несколько раз. Но в этом и был весь смысл: пробы нужно было брать не только вблизи берега, но и на удалении от него до двадцатиметровой глубины. На карте их путь выглядел бы громадным числом разновеликих зигзагов. Они были бы четкими и изящными — эти зигзаги-галсы, но только не в Восточно-Сибирском море, только не среди льдов. Но все это было еще впереди.

Пока Эмс то и дело пропадал в певекском штабе морских операций. У него была одна мысль — и все разделяли ее, простое, но очень психологическое соображение: если идти с работой на восток, то неизвестно, позволят ли льды пройти весь намеченный путь — до Шмидта; к тому же это будет для них дорога от дома — домом сейчас был Певек, а уходить от дома, да еще все время пробиваясь сквозь льды, куда труднее, чем если бы они могли очутиться сейчас прямо у Шмидта, и уже от него, возвращаясь домой, к Певеку, идти и работать. Но для этого надо было попасть к Шмидту, и попасть быстро — время шло, ледовая обстановка могла измениться к худшему.

Все дни была надежда на ледокол; В штабе морских операций обещали, что он должен вот-вот прийти. Ледокол поведет караван на восток и подбросит их к Шмидту. Но дни шли, дора была готова, а ледокола все не было. Выписки из лоции, сделанные Эмсом в дневник, оставаясь все теми же, сухими и четкими, становились все более предостерегающими.

«Лед, — говорилось в лоции, — является главным препятствием при плавании. Обычно встречается в течение всей навигации. Обычно не превышает семи баллов...»

— И надо спешить!

«Вдоль побережья июль — октябрь пасмурные, с туманами или моросящими осадками. 22 дня в месяц пасмурных, 13—16 (в отдельные годы 27—28) с туманами...»

— А мы еще здесь, в Певеке!

«Ледовые условия часто бывают тяжелыми. Следует особо опасаться нажима льдов от N и закрытия полыньи при N ветрах, так как некоторое укрытие от льдов можно найти только у о. Шалаурова и м. Кибера...»

— А туда еще надо дойти!

Пятого пошел дождь. Его раскачивал над губой шестибалльный ветер, забрасывая струи даже под камни. Эмс вернулся из штаба мокрый и злой. Видно было, что дело плохо. Висвалд втиснулся в рубку:

— На восток суда не идут... Обещают. Когда — неизвестно. Пролив Лонга весь забит льдом.

Это был итог. Все молча ждали от Эмса слов, которые должен был произнести только он — начальник экспедиции. Эти слова его заставило сказать время — оно прижало их, оно решило, что ждать больше нельзя, — время, а не он — Эмс.

— Да, — сказал он. — Надо выходить. — И всем стало легко.

«Чаунская губа до Янраная набита льдом, — записал он. — По сведениям гидрологов, вдоль берега должна быть полынья чистой воды. Принимаю решение идти своими силами с работой на восток».

«Дальше идти нельзя...»

Полынья действительно была. Не опасаясь выскочить на мель или попасть в ледяную засаду, дора шла на север — к невидимому выходу из губы.

Это был отличный ход! Тот ход, когда уверенность команды во всем благополучном словно передается судну, а однообразие мыслей людей становится не убогим, мысли их сосредоточены на единственно нужном всем — на радости, уверенности и надежде: «Мы пройдем, потому что мы идем хорошо, нам везет!» И уже неважно, велико ли ваше суденышко и что оно способно выдержать и вынести. Это забыто, ушло, судну дан ход, и ход дан людям и их стремлениям, и все совпадает и образует тот непонятный и в то же время отчаянно простой дух непокорности, труда и риска, который извечно бросал людей в океан и, надо верить, будет бросать всегда.