Вокруг Света 1970 № 01 (2352) - [6]

Охотское море кончилось: перед рассветом показался мыс Елизаветы — северная оконечность Сахалина. Точнее, еще не сам мыс, а его маяк.

Утром обогнули мыс Марии: зеленая, спадающая вниз сопка, белая башня маяка, зеленая низина сопки, полнейший штиль и тихое, ровное дыхание судна. Как будто все еще спит: не взошло солнце, не началась жизнь. Облака похожи то на лебедей, то на паруса. Входим в Сахалинский залив. Последние десятки миль кажутся особенно долгими.

Неожиданно впереди увидели силуэт небольшого судна. Смотрим в бинокль и понимаем, что это лоцманское судно. Они нас увидели раньше и теперь спускают шлюпку. И вдруг впервые после долгого перехода возникло: «Нас ждут». Ждут именно нас и никого другого! Обычно ждали мы: ждали лоцмана, ждали катер, чтобы сойти на берег, потому что у нас не было своих причалов и мы всегда бросали якоря на рейде, ждали разрешения на выход в море, ждали погоды, ждали... ждали... И все ради этих минут.

Теперь судно ведет лоцман. Идем в лимане. Я оборачиваюсь и вижу разноцветные флаги — позывные судов; подняты и красно-белые флаги: имею на борту лоцмана. Это обычные вещи, но для нас они выглядят празднично.

В океане, во время штормов, во время тяжелых льдов и бесконечных ночей без причалов, мы жалели, что идем на маленьких речных судах. Каждый не вслух, а как-то мысленно отмечал это. Конечно же, в двенадцать баллов лучше находиться на большом океанском судне, а не на маленькой посудине, которую может швырнуть на камни, но сейчас, когда мы идем вдоль берегов Амура, мы рады, что в кильватере не океанские корабли. На океанском судне мы не испытывали бы таких минут, как сейчас. С благодарностью и как-то по-новому смотрим мы на свои суда. За долгий переход мы забыли, что наши суда действительно очень красивы: длинные корпуса с белыми надстройками, трубы, как у морских кораблей, опущенные стрелы кранов. У судов высокие борта, непривычная для речных судов морская архитектура, здесь такие видят впервые. Пожилой человек, копающий грядку возле своего дома, увидев нас, оставил лопату, подошел ближе к воде, посмотрел на суда и вдруг улыбнулся. И было такое ощущение, что все эти две навигации мы постепенно приближались к этой улыбке, ради нее прошли весь путь. Получили радиограмму от Палагина. Он сообщал, что суда, идущие в Находку, тоже скоро будут «дома».

К вечеру пришли в Николаевск. Пар от теплой зелени поднимается, как дым. Капитан сказал, что завтра утром будем сдавать судно. Стало грустно.

Мы сохранили в отличном состоянии такелаж и приборы, сохранили для новой команды, которая завтра займет наши каюты и наши места на палубе, в рубке, в машине. Борис Дьячков, разглядывая ящик с новыми инструментами, говорил: ему жаль, что не пришлось ими поработать; мы даже сохранили чайный сервиз, чтобы передать его целым, нетронутым, а сами пили чай из кружек. Было грустно оттого, что рейс закончен, и радостно, потому что довели свое дело до конца.

Дождь никого из ребят не остановил: все вышли на берег. Мы готовы были шагать по лужам «нашего» города, ходить по парку и подниматься по деревянной лестнице вверх, где террасой раскинулся второй зеленый парк; мы зашли на почту отправить последнее письмо и снова ходили по городу, пока вновь не спустились вниз, к причалу.

Надир Сафиев, наш спец. корр.

Архангельск — Николаевск-на-Амуре

Человек в маске

В Эрмитаж, в «Рыцарский зал», нередко приходят люди, у которых рыцарские доспехи вызывают не только исторический интерес. Сюда часто приходят и с очень практическими целями. Эти люди разглядывают латы и оружие (которые обходились одному рыцарю ни больше ни меньше как в сорок пять коров или пятнадцать кобылиц), изучают конструкции рыцарских доспехов, средства, какими достигалась их подвижность... Искусство прошлого, искусство изготовления лат, знавшее своих непревзойденных мастеров — ремесленников, может иметь применение и сейчас.

Известно, что специалисты многих нынешних совершенно мирных профессий, подобно рыцарям, чьи занятия отнюдь не носили мирного характера, также нуждаются в «доспехах»... Латы защищали рыцаря от оружия противника; нынешний мирный труженик должен быть защищен от огня, если он гасит пожар в шахте или в тайге; от давления многометрового слоя воды, если он уходит на дно моря; или от радиации, когда он проникает в космос...

Но для специалиста интересны не одни лишь конструктивные особенности лат, созданных мастерами прошлого. Ощущения человека, закованного в средневековые латы, в чем-то похожи на ощущения человека, надевшего, к примеру, водолазный скафандр. Водолаз, заключенный в свои тяжелые «доспехи», нуждается в тех же качествах, какие развивали у себя рыцари, — в физической силе, выносливости, ловкости. Средневековый рыцарь должен был уметь (и это в доспехах!): ездить верхом всеми аллюрами, вольтижировать на лошади, на всем скаку поднимать с земли груз; уметь плавать в броне на животе и на спине; уметь стрелять из лука и самострела; уметь защищаться оружием; бороться, фехтовать обеими руками; ловко прыгать. И наконец, рыцарь должен был уметь хорошо танцевать и даже за пиршественным столом чувствовать себя в латах свободно. Рыцари из ордена «храмовников» давали обет не снимать лат во всех случаях жизни... Так вырабатывались физические качества, необходимые рыцарю в бою. Человек, одетый в скафандр, должен работать, то есть тоже иметь свободу движений. Вот почему, например, летчики-высотники интересуются, как мог рыцарь двигаться в тяжелых латах.