Вокруг Света 1967 № 03 - [17]

Товарищи по теперешнему путешествию, послушав мои рассказы, стали глядеть на вади, по которому мы двигались, как на потенциальную западню. Они с тревогой смотрели в небо, ища признаков надвигающейся бури. И, хотя бурей и не пахло, успокоились, лишь выехав на асфальтированную автостраду.

Снова набежала полуденная жара, и мы, чтобы уменьшить нагрузку на мотор и шины, сбавили скорость. Каждый думал о своем. Часами мы ехали вот так, в полнейшей тишине, и смотрели на унылый пейзаж. В нем — вся история рождения пустыни, жизни, гибели — история, известная прежде лишь из книг. Теперь она представала перед нами во всей своей трагической реальности.

Когда вы едете по пустыне, то словно несетесь куда-то в пустоте, и вам трудно отделаться от чувства отчаянного одиночества. Но вот вы останавливаетесь на минуту, видите у дороги куст колючего кустарника или розоватый камень и сразу понимаете, что мир вокруг вас живет и, несмотря на то, что внешне он кажется неподвижным, мертвым, борется за то, чтобы уцелеть, чтобы не исчезнуть навсегда.

Листья у здешних деревьев тонкие, маленькие, а тысячи острых колючек отпугивают голодных коз, способных поесть все зеленые побеги. Впрочем, не только растения научились бороться с пустыней. В гористых районах Сахары, в Фада, например, я сам видел, как обороняются скалы.

Днем эти скалы беспощадно атакует палящее солнце, а ночью они сжимаются от наступающей прохлады. Скалы трескаются и постепенно разрушаются. Они давно бы превратились в пыль, если б не нашли своеобразное оружие защиты. Почти все они покрыты красноватой окисью, которая медленно, словно пот из пор человека, вытекает из трещин. Этот «загар пустыни» прикрыл скалы крепким слоем, который удерживает колебания дневной и ночной температур в определенных пределах.

И еще: здесь, в пустыне, начинаешь понимать всю ценность стакана воды или крохотной полоски тени. От этих ничтожных, казалось бы, вещей зависит само ваше существование.

Пещерные поселения бедуинов — печальное наследие колониальных времен.

Тобол — музыка дюн

Сложив в кучу несколько тряпок, пропитанных бензином, и планки от ящика из-под фруктов, мы разожгли небольшой костер, чтобы хоть как-то согреться. Уже ночь, дует ветер, и в «джипе» руки стынут от одного прикосновения к холодному рулю.

— Самое время, чтобы слушать Тобол, — говорит наш шофер, — Тобол — это барабаны эрга музыка дюн, — объясняет он. — Надо только подождать несколько минут, чтобы из ушей ушел монотонный гул автомобиля.

Нужно немного подождать. Нужно привыкнуть к тишине и почувствовать ее физически. Только тогда можно услышать музыку Тобола. Это совсем нелегко, иной раз в ушах долго еще стоит гул автомобильного мотора.

Когда погас огонь, нам показалось, что в полной тьме и тишине мы слышали лишь звуки пустыни. Мы сошли с дороги и, осторожно ступая по плотному, крепкому песку, стали взбираться на дюну. Мы ложимся, прижимаемся ухом к песку и ждем, когда до нас доберется эхо Тобола.

На вершине песчаной дюны ветер колышет миллиарды песчинок. Они улетают далеко-далеко, осыпаются, ни на миг не прекращая этого «вечного движения». И внутри дюны масса песка все время перемещается, словно ищет устойчивого положения.

И вот, прильнув к песку, мы улавливаем таинственные шорохи. Дюны, словно огромные фисгармонии, повторяют и множат звуки, производимые движущимся и падающим песком. В полнейшей тишине слышны ритмичные сильные удары. Это гремит Тобол, гремят барабаны пустыни. Конечно, эти звуки можно сравнить и с песней, во всяком случае, они подчиняются строгим законам ритма.

Перевел с итальянского Л. Вершинин

Мир моих открытий

Мир человеческих открытии совершенно неизмерим — от колючки простого репейника вцепившегося в рукав, до горячего гейзера Камчатки, который сообщает воздуху этой страны особый уют и одновременно какую-то загадочность. Трудно передать ощущение покоя в пустой горнице камчатской избы, когда тут же, за позванивающим тонким стеклом, за чуть запотевшим окном, рокочет край земли — Тихий океан.

Он неслыханно богат, этот край и этот мир, и даже его последняя кромка. И я уверен, что о колючке репейника можно писать отдельные книги, исследования, сказки, испытывая при атом множество живых и веселых происшествий и историй.

Каждый, кого подмывает написать такую книгу, пусть садится за стол и, не откладывая, пишет ее. Через пять-десять лет уже соберется интересная литература, необыкновенная библиотека, полная редких наблюдений и познаний — от шума града по тесовой крыше (кстати, его ни с чем не спутаешь) до едва намеченной над Аю-Дагом розовой радуги — предвестницы дождей, не падающих на землю, а улетающих ввысь от земли. Недавно сравнительно я видел такую розовую радугу и очень долго не мог понять, что это такое.

Знание — это сгусток сплошь и рядом неожиданной и величавой поэзии. Мы должны стать уловителями и хранителями этой мимолетной поэзии природы, украшающей мир и дающей ей смысл.

Природа не выбирает и не назначает себе певцов и менестрелей. Она лишена глупого и дерзкого человеческого высокомерия. Певцы приходят к природе сами, их ряды не иссякают от Гомера до Лукреция, от Жюля Верна до поэта Заболоцкого, от Чарлза Дарвина до ученого Обручева.