Воины Крови и Мечты - [15]

— Вы преподавали искусство рукопашного боя — «сокол»?

— Сокол, — повторил он.

— Простите, но я никогда о таком не слышал.

— Не стоит извиняться. Что вообще знают американцы, кроме футбола или баскетбола?

Я дотронулся своим стаканом до его кружки и сказал:

— Туше.

Он улыбнулся.

— А вы чем занимаетесь?

— В настоящий момент так же, как вы, полагаю, готовлюсь к летнему триатлону. В свободное от тренировок время я опять-таки, как и вы, преподаю.

— И что вы преподаете?

— Гимнастику.

Он усмехнулся и сделал большой глоток пива, осушив свою кружку.

— Значит, у нас много общего, — подытожил он.

Затем он нацелил на меня свои голубые глаза и наградил оценивающим взглядом.

— Почему бы вам не потренироваться со мной? — спросил он. — Не думаю, чтобы вы сочли это слишком утомительным, но я, возможно, смог бы научить вас кое-чему.

— Я никогда ни с кем не работал. Может, я и смог бы, но…

Он рассмеялся.

— Типично американский подход. Синдром одинокого волка. Мы в Европе преодолели это давным-давно. В общем, я занимаюсь «соколом» каждое утро на рассвете. Остаток дня я бегаю, плаваю и расслабляюсь. Приглашаю вас присоединиться ко мне в любое время.

Он пожал мне руку и вышел из бара.

В ту ночь мне кое-что приснилось. Я не видел самого себя, истекающего кровью на скале, но все окружающее представлялось мне увиденным глазами того самого человека, которым я когда-то был, человека, выброшенного из автобуса, единственного, пережившего аварию.

Во сне я видел небо, безгрешный голубой купол. Надо мной кружились антрацитово-серые перья, временами заслонявшие солнце. Я увидел росчерк крыльев, затем птицу, которая, низко спустившись, подлетела прямо ко мне, и я разглядел светлые перья у нее на животе, белое горлышко, тонкую каемку на пышной грудке. И тут птица упала мне на лицо, выставив острые когти.

Я проснулся в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Я знал, что эта птица — сокол.

На рассвете Ян поджидал меня на берегу.

Когда я приблизился, он вручил мне какую-то вещь, сделанную из зеленого бамбука.

— Я срезал это для вас перед заходом луны, — сказал он. — Так она будет крепче. Вот, попробуйте.

Я взял палку, по примеру моего учителя положил ее себе на плечи и повесил на нее руки, словно пугало.

— Это «сокол»? — рассмеялся я.

— Повторяйте за мной, — сказал он, улыбаясь тонкими губами.

Движения были быстрыми, округлыми; палку все время приходилось держать в неудобной позиции — за головой, на уровне плеч, перед грудью, высоко над головой. Держа палку, словно оружие, Ян Волта проделывал всевозможные боевые выпады, летящие удары и внезапные уколы. Ногами он работал так причудливо, что я не мог за ними уследить. Все это напоминало — во всяком случае мне — сцены из Робин Гуда.

Примерно через полчаса Ян велел мне положить палку и дышать. Несколько минут мы дышали, медленно и глубоко, от диафрагмы. Затем мы начали тренировочный бой.

— Мы будем боксировать, держа в руках маленькие, с кулак, литые гирьки, — объяснил Ян.

Гирьки показались мне легкими, но это было обманчивое впечатление. Когда мы начали пританцовывать друг против друга, мои руки тотчас налились свинцом. Между тем Ян двигался быстро, размеренно обходя меня по часовой стрелке. Вскоре у меня перехватило дыхание, что оказалось для меня неожиданностью; впрочем, неудивительно, что я потерял форму за долгую зиму, когда приходилось больше показывать, чем тренироваться самому.

В завершение мы освежились в море, которое в этот ранний час было гладким и тихим. Мы проплыли с четверть мили до рифов.

— Каково происхождение системы «сокол»? — спросил я, когда мы плыли обратно к пляжу.

— Возможно, ее занесли в Европу монголы. Хотя это были люди, которые в своем стремлении к завоеваниям переняли многие боевые навыки европейцев. Наклоны и изгибы в «соколе» могли прийти с Востока, но боксирование — явно греко-романского происхождения. Впрочем, это одни догадки. Чехи применяют «сокол» так давно, что уже не помнят о его происхождении. В 1948 году коммунисты пытались запретить «сокол», но безуспешно. В 1956 году он был восстановлен в правах — разумеется, под коммунистическим руководством.

Он рассмеялся над собственным искаженным чувством юмора. Впрочем, все его замечания, как я заметил, были немного абсурдны.

— Значит, «сокол» доступен любому в вашей стране? — спросил я, когда мы выбрались на берег.

— Был доступен, да и сейчас доступен, хотя и в меньшей степени. Откровенно говоря, мне неизвестна подобная система в других странах. «Сокол» полностью стирает классовые границы. Любой, кто хочет его изучать, может этим заняться.

— А где люди изучают «сокол»?

— У «соколиных» мастеров, в спортивном зале. В каждом городке есть такие залы.

Судьбе было угодно, чтобы с того дня Ян Волта стал моим ментором, моим «соколиным» тренером. Я рассказал ему о своей ноге, скрепленной пластинками и шпильками, упомянул некоторые подробности, рассказав обо всем, что мне было известно насчет аварии. Он вежливо выслушал меня, но когда я кончил, пожал плечами.

— Гитлер убил во мне интерес, который я когда-то испытывал к человеческим несчастьям, — мрачно отозвался он. — Вы говорите о своей травме как о трагедии. Я потерял во время войны всю семью, я видел, как мой отец покончил с собой, когда карательные войска вошли в нашу деревню под Любляной. В Италии я несколько месяцев провел на голой скале, питаясь одними лишайниками. А вы говорите о паре сломанных костей.