Воин Опаловой Луны - [23]

Не дожидаясь ответа от Мойши, он просвистел затейливую мелодийку, грубоватую и печальную, как вересковая пустошь холодным зимним утром. Это было лишь слабое эхо тех законченных, сложных мелодий, которые Коссори сочинял сейчас, но Мойши все равно услышал в ней волшебное очарование, прообраз творений истинного художника.

– Прекрасно, – прошептал Мойши.

На приближающейся телеге на грубом деревянном облучке сидел сонный кубару. Рядом приткнулся еще ктото в плате с натянутым на голову капюшоном. Спал, наверное. Вожжи свободно висели, и бык еле брел сам по себе. Разбуженный шумом пес выбежал из подворотни и лаял на телегу, пока кубару не поднял голову и не прикрикнул на псину. Телега протарахтела мимо них, медленно, словно на своих деревянных осях тащила все тяготы мира.

– Да, в ней коечто есть, – тихонько проговорил Коссори, словно обращался к ветру. Помолчал немного. – И все равно это была неуклюжая мальчишеская мелодийка. «Ты хорошо играешь», – сказала она мне. «Сам научился», – ответил я. «Правда? – Она подняла бровь. – Тогда у тебя настоящий талант». Я не поверил ей и подумал – чего ей на самомто деле от меня надо? «Откуда вамто знать, госпожа?» – спросил я. Наверное, я ждал, что она рассердится, но она рассмеялась, закинув голову. Затем вынула прекраснейшую флейту, какую я когдалибо видел. Она была завернута в промасленную тряпицу, чтобы защитить ее от соленого воздуха. Флейта была из эбенового дерева, а дырочки были окованы серебром. И тут она начала играть. За десять тысяч лет я не описал бы тебе, насколько виртуозна была ее игра. «Полагаю, теперь ты захочешь научиться так играть?» Лицо ее все еще смеялось. «Да, ответил я. – Да!» – «Тогда идем со мной, и я тебя научу». Она подняла руку – и мыс под моими ногами словно вздыбился, и волна поглотила меня.

Разговаривая, Коссори и Мойши дошли до конца улицы. В Шаангсее все большие улицы были словно без конца и без начала. Она выходила на широкую площадь – Мойши тут никогда не бывал, – окруженных двухэтажными домами с ажурными чугунными бал копчиками, тянувшимися бесконечной линией, как какоето гротескное украшение. Площадь была пустынна, и хотя дома были явно жилыми, вид у них был покинутый, что было просто немыслимо для перенаселенного Шаангсея.

– Городские дома богачей, – сказал Коссори, словно прочитав мысли Мойши. – Многие из живущих в Запретном городе находят удобным иметь дома в ближних нижних кварталах города – иногда им приходит в голову поваляться в грязи вместе с простым народом. – Он резко, неприятно рассмеялся.

Как же он ненавидит власть в любом ее проявлении, подумал Мойши. И как же он завидует богатству жирных торговцев, которые являются истинными правителями этого города!

Коссори шел впереди, пересекая пустынную площадь справа налево, и вот они уже снова погрузились в запутанный лабиринт городских улиц, но улице Фазана попав на Снежносветлый переулок и затем на Кружевную дорогу. Сейчас они были очень далеко от Нанкиня, как понимал Мойши, от главной улицы Шаангсея. Честно говоря, они были далеко вообще от любого знакомого ему в городе места.

– Она отвела меня вот в эту гостиницу, – продолжал Коссори. словно и не прерывал своего рассказа. Мойши знал – он не торопится. Но он понимал также, что сейчас он слушает повесть, которая очень много значит для Коссори и которой, он был уверен, никто прежде не слышал. У Коссори было мало друзей, и человеком он был скрытым. Мойши была оказана особая честь, и он старался не отнестись к этому слишком легкомысленно. – Это была та самая харчевня, откуда меня вышвырнули чуть раньше тем же вечером. Теперь они были столь предупредительны, что я понял – Цуки тут хорошо знают. Если она была не из Шаангсея, то, значит, явно часто приезжала сюда…

– Ты не спрашивал ее, откуда она?

Коссори бросил на пего гневный взгляд, словно просил Мойши заткнуться.

– Нет, – медленно проговорил он, – мне и в голову никогда не приходило спросить ее об этом.

Мойши пожал плечами и продолжал молча слушать.

– Она приказала принести мне еды. За всю свою жизнь я никогда не ел так много и так вкусно. Когда я насытился, мы поднялись наверх по винтовой лестнице, прошли по темному коридору и вошли в теплую комнату с кроватью у дальней стены, с невероятно высокой периной. Над ней было окно с двумя створками, со стеклами в свинцовых переплетах. Оно выходило на тихую тогда гавань и корабли, стоявшие на якоре. Крепко пахло морем.

– Я, кажется, знаю, чем это кончилось.

Коссори обернулся к нему.

– Нет, дружище, – спокойно ответил он. – Думаю, нет. – Он показал налево, и они свернули с Четырех Запретных Дорог в маленький кривой переулочек, у которого, похоже, и названиято не было. – Я был слишком измучен и заснул.

Переулок пошел слегка вверх, и Мойши вдруг понял, что они поднимаются на холм. Там было темнее, домишки громоздились друг на друга. Да и городские огни остались позади в путанице более широких улиц, и звездный свет придавал лицам и рукам голубоватый оттенок.

– Я проснулся глухой ночью, – продолжал Коссори, – когда луна уже зашла. Услышал совсем рядом крик чайки, и мне подумалось, что я на корабле далеко в море. Думаю, мне даже показалось, что я чувствую покачивание судна. Я был еще в полусне и, перевернувшись на бок, прикоснулся к ней. Она лежала, свернувшись калачиком, и крепкий мускусный ее запах обволок меня. Совершенно без всякой мысли я обнял ее. Она пошевелилась во сне, нежно коснулась моей щеки и обняла меня за шею. Это было так необычно, что я даже не могу описать. Пожалуй, это было так, как будто я был единственным, к кому она так прикасалась. Я молча расплакался. Мне сдавило грудь, и казалось, что только плач даст мне облегчение. Она проснулась как по волшебству. Глаза ее были словно далекий берег, на который смотришь через какуюто чудесную подзорную трубу. И поцелуй ее был прекраснейшим в мире.