Воин без имени - [64]

— Salve, optio[88] Фабиус, — довольно сердечно приветствовал его Вайрд.

— Виридус? — спросил молодой человек, уставившись на него в изумлении: возможно, он никогда раньше не видел Вайрда чистым. — Salve, caius Виридус. Что ты здесь делаешь?

— Мы с моим учеником Торном готовим вылазку против тех гуннов, которые захватили твоих жену и ребенка. Очень может быть, что это настоящее безрассудство, и мы погибнем. Но твой отец полагает, что ты, возможно, захочешь умереть вместе с нами.

— Захочу ли я? — выдохнул Фабиус, и его бледное лицо немного порозовело. — Да я запрещаю вам идти без меня!

— Но учти, приказы буду отдавать я. И тебе придется беспрекословно выполнять каждый…

— Ни слова больше, декурион Виридус! — рявкнул Фабиус. — Я помощник центуриона одиннадцатого легиона! — Неожиданным движением, от которого дернулись цепи и чуть не попадали его надзиратели, он выхватил из-под мышки свой щегольской, изогнутый подобно конской гриве плюмаж, воткнул его в щель на верхушке шлема и нахлобучил тот себе на голову. — Я готов отправиться немедленно.

— Иисусе! — пробормотал себе под нос Вайрд. — Истинный римский воин. — Он с ядовитым сарказмом обратился к молодому человеку: — Я так понимаю, ты собираешься отправиться при полном параде. Не послать ли нам вперед герольда? Ступай, дурачок, и подготовь к завтрашнему дню подходящий наряд для леса. Я позову тебя, когда настанет время.

Четверо воинов увели Фабиуса прочь, но теперь он сопротивлялся и кричал:

— Что именно ты собираешься делать, Виридус?.. Как мы будем атаковать?.. Сколько возьмем с собой людей? — И так далее, масса вопросов, ни на один из которых ни Вайрд, ни легат так и не ответили. Наконец крики Фабиуса затихли вдали.

— Иисусе! — снова буркнул Вайрд. — У иудеев есть мудрая поговорка: что-то насчет того, что Бог заставил Адама жениться на Еве, поскольку хотел его наказать.

Поскольку Калидий молчал, я снова набрался смелости и попросил разрешения взять немного остатков со стола, чтобы накормить моего орла. Легат только растерянно пробормотал: «Для орла?» — но милостиво разрешил мне удалиться. Поэтому я не знаю, о чем они с Вайрдом беседовали до самой поздней ночи.

7

Когда я, вернувшись в барак, начал кормить своего орла остатками окорока, все оставшиеся харизматики собрались посмотреть на это, сами щебеча, словно птицы. Они снова были одеты в свои лохмотья и тряпки, на них опять были кандалы, и они щебетали на франкском диалекте старого наречия, которое казалось мне слишком трудным для восприятия, — однако, как я полагал, эти создания вряд ли могли сказать что-нибудь, достойное того, чтобы это выслушивать.

Смуглый Бар Нар Натквин, который никогда не оставлял без присмотра свой живой товар, тоже стоял рядом и бросал сердитые взгляды на меня и мою птицу. Когда орел наелся и смотреть стало не на что, мальчики затеяли игру в грязном дворе барака — насколько вообще можно было играть в ножных кандалах. Сириец остался стоять, прислонившись к дверному косяку, мрачно глядя на меня и брюзгливо жалуясь на Калидия, который забрал у него маленького Бекгу, не заплатив.

— Удивительная несправедливость, ведь этот маленький красавчик принес бы десять золотых nomisma[89] в Константинополе, — сказал он, обиженно засопев. — И что же я получил за него? Ashtaret! Ни одного нуммуса. Это значит, что я стал беднее на пять золотых солидусов, которых он мне стоил. И потом, это ничтожество Калидий имел наглость заявить, что даже не собирается использовать похищенного у меня харизматика для того, для чего он был создан.

Я сказал:

— Не могу представить, чтобы твои жалкие щенки вообще приносили бы хоть какую-то пользу. По-моему, ты сильно преувеличиваешь ценность своего товара.

— Ах, ты, должно быть, христианин, — сказал Натквин насмешливо, словно это было чем-то достойным презрения. — И вдобавок ты еще молод, а потому пока что считаешь истинными все ханжеские христианские запреты. Но ты вырастешь, станешь мудрее и узнаешь то, к чему со временем приходят все — мужчины, женщины и евнухи.

— И что же это?

— Поверь мне, тебе придется испытать в жизни немало боли, беспокойства, страданий и разочарований — словом, всего того, что человеческое тело доставляет своему хозяину. Таким образом, ты придешь к пониманию, что только дурак станет сопротивляться или сдерживаться, если есть возможность получить приятные ощущения. — С этими словами сириец ушел.

Я занялся тем, что стал распаковывать наши с Вайрдом узлы и доставать разные вещи, чтобы проветрить их и развесить на колышках, вбитых в стену. Я как раз повесил туда одну из моих вещей и принялся размышлять, глядя на нее, когда Вайрд вернулся, держа кое-что в руках. Он тоже взглянул на необычный наряд, который я достал, и, подняв свои кустистые брови, поинтересовался:

— Зачем это тебе понадобилось платье горожанки?

— Мне тут пришла в голову одна мысль, — ответил я. — Ты часто намекал, что я могу сойти за женщину. Я все думаю, когда мы проберемся в лагерь к гуннам, не могу ли я изобразить госпожу Плацидию. По крайней мере, хоть на какое-то время.

Вайрд сухо произнес:

— Сомневаюсь, что ты сможешь убедительно изобразить Женщину на сносях. И также сомневаюсь, что ты согласишься отрубить ради спасения этой госпожи несколько своих пальцев.