Воин без имени - [25]

6

Не могу отрицать, что это было самое ужасное потрясение в моей жизни: узнать, что я не мальчик, а, как я тогда поверил, занимающая низкое положение в обществе девчонка. Едва ли меньшим потрясением оказалось то, что меня выбросили из привычного и более или менее удобного окружающего монастырского быта, изгнали из веселого мужского сообщества монахов, обрекли на, как я ожидал, компанию глупых и хихикающих, невежественных и необразованных вдов и девственниц. Но хуже всего было, что я даже приблизительно не мог представить себе тогда своего будущего.

Имелась и еще одна причина, почему я был здорово сбит с толку, огорчен и даже отказывался принять определенные догматы, которыми меня потчевали почти год в аббатстве Святого Дамиана: я имею в виду откровение, что нас повсюду окружали ариане; открытие, что эти люди совсем не обязательно были свирепыми дикарями, а всего лишь сторонниками другой разновидности христианства. Измученный тягостными размышлениями о язычестве и христианстве и одновременно страдавший от жестокого обращения брата Петра, я, пожалуй, даже почувствовал определенное облегчение, когда меня убрали с арены, на которой происходили столь тревожные разоблачения и события.

К тому же я был тогда очень молод. Я обладал гибкостью и оптимизмом юности. Не забывайте, что у меня хватило смелости и способностей обследовать пещеры за водопадами, поймать и выдрессировать juika-bloth, а также выполнять при аббате обязанности письмоводителя, — поэтому теперь я рассматривал ссылку в монастырь Святой Пелагеи как своего рода новое приключение. И еще мне было страшно любопытно: а как это, быть женщиной?

Я не мог, разумеется, знать, что приключения мои окажутся совсем незначительными. Ведь женщины и девушки в монастыре Святой Пелагеи были изолированы от внешнего мира. Исключение составляли только воскресные, а также в дни святых праздников прогулки через долину, чтобы присоединиться к службе в часовне аббатства Святого Дамиана; помимо этого, им не разрешалось даже покидать земли монастыря. Местные крестьяне, снабжавшие съестными припасами и всем необходимым монастырь Святой Пелагеи, даже монахи, приносившие из аббатства Святого Дамиана инструменты, изделия из кожи и другие вещи, которые монахини не делали сами, — никто не мог пройти дальше монастырских ворот в главном дворе.

Дисциплина внутри монастыря была такой же суровой, за любое нарушение правил следовало жестокое наказание. Вскоре я понял, что и разум обитательниц монастыря был не более свободен, чем их тела. Теперь я уж позабыл, каким был первый вопрос, который я задал на уроке катехизиса Domina Этерии, — думаю, какой-нибудь вполне невинный вопрос, — но помню, как она с силой ударила меня так, что я отлетел на другой конец комнаты. После занятий у всех молоденьких девушек щеки были припухшие и ярко-красные от свирепых ударов аббатисы — у Domina Этерии была тяжелая рука. Но женщины постарше без всякого сочувствия говорили нам, что нет нужды обращать внимание на это наказание, ибо сей освежающий массаж благотворно влияет на цвет лица. Ну, мы и не обращали особого внимания, ведь когда Domina Этерия распускала руки, это были еще цветочки. Настоятельница, разгневавшись, вполне могла схватиться за березовые розги или даже за flagrum, кнут из воловьей кожи.

Да и в остальном жизнь в монастыре была не слишком-то веселой. Правда, у нас имелись отдельные кельи, даже для новичков, мы не спали в общем дортуаре. Должен признаться, что и кормили нас тоже вполне прилично, да и еды обычно было достаточно, как и во всем щедром Балсан Хринкхен. Таким образом, мы не голодали, разве что умственно, хотя я, возможно, был единственной женщиной, которая это осознавала. В монастыре Святой Пелагеи не было скриптория с документами и рукописями, а те, которые хранились у аббатисы, она никому не показывала. Из монахинь совсем никто не умел читать, даже женщины постарше, которые долго прожили за пределами аббатства, прежде чем замуровать себя в его стенах.

Единственное доступное нам обучение заключалось в наставлениях, проповедях и указаниях, произносимых аббатисой или, еще чаще, кем-нибудь из старших монахинь, которые и были нашими основными наставницами. Вот что они внушали юным послушницам.

Относительно важности целомудрия: «Человечество попало в рабство из-за преступления когда-то невинной Евы, но было освобождено благодаря добродетели Девы Марии. Таким образом, непослушание одной девы было уравновешено послушанием другой. Отсюда следует, дочери мои, насколько достойна похвалы девственность, ибо она способна даже искупить чужие грехи».

Относительно практического преимущества целомудрия: «Даже удачное замужество, сказал святой Амвросий, всего лишь унизительное рабство. И он спрашивал, что же тогда есть неудачное замужество, niu?»

Относительно правил поведения: «Молчание — самое красивое одеяние, которое может носить девственница, это к тому же еще и самый прочный доспех ее. Даже разговор является нарушением поведения доброй девственницы. А уж смех — это и вовсе нечто совершенно непристойное».

Хотя меня и поражало, что с этого момента мое обучение состоит лишь из того, что проповедовали нам наставницы, я приобрел-таки то знание, которое смог получить из этого источника. Я научился быть девочкой.