Воевода Шеин - [141]

— И что же вы намерены делать, ваше величество? — спросил короля гетман Соколинский.

— Пока надо сделать с наказа список и отправить его Шеину.

На другой день воля короля была исполнена. Шеин получил список тайного наказа. Но он никак не отозвался на грамоту бояр, попавшую в руки королю. Минувшей ночью ему удалось отправить в Москву Матвея Гребнева с отпиской царю. Бывалый лазутчик проскочил сквозь польские дозоры и заставы только ему ведомыми путями. Шеин писал царю, что «ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскудение большое».

Получив эту отписку от Шеина, царь Михаил впервые пришёл в большой гнев на воевод и князей, которые вот уже год простояли без движения в Можайске и Вязьме. Он вызвал в свои палаты окольничего князя Григория Волконского и повелел:

— Мчи сей же миг в Можайск к князю Димитрию Черкасскому и князю Димитрию Пожарскому. Вели им моим именем немедленно выступать под Смоленск. И чтобы взяли обоз с кормом.

Григорий Волконский возразил царю:

— Но, государь-батюшка, надо получить от Разрядного приказа грамоты князьям, как им двигаться.

Царь Михаил почувствовал свою беспомощность, но накричал на Волконского и заставил его немедленно скакать в Можайск.

Шестого февраля князь Волконский вернулся из Можайска.

— Государь-батюшка, князья Пожарский и Черкасский готовы выступить в поход, но всё-таки, заявили они, будут ждать отписки Разрядного приказа.

И впервые в жизни царь Михаил рассмеялся оттого, что понял: он в державе не государь, каким был его отец Филарет, а деревянный болванчик.

Потребовалось ещё три дня, чтобы Разрядный приказ написал подорожную грамоту князьям Пожарскому и Черкасскому и ещё князю Куракину в Калугу, чтобы все они немедленно выступили под Смоленск.

Но вся суета в Москве, в Можайске и в Калуге оказалась напрасной. Стан русских медленно умирал от голода, от цинги. Весь январь и начало февраля ни поляки, ни русские не стреляли друг в друга. Пятнадцатого февраля к стану русских приблизился большой отряд поляков. Они везли белый флаг. Полковник Сикорский, что держал флаг, услышал повеление короля Владислава:

— Вперёд, пан Сикорский. За тобою последнее слово.

Полковник Сикорский подъехал как можно ближе к земляному валу, опоясывающему русский стан, и, подняв руку, крикнул дозорному:

— Эй, московит, зови пана воеводу Шеина! Король с ним будет говорить!

Стрелец скрылся за валом, но на его месте тотчас оказался другой.

— Пан лях, жди! — крикнул он.

Прошло не так много времени, когда появился воевода Шеин, Он поднялся над валом во весь рост и спросил Сикорского:

— Кому я нужен?

— Воевода Шеин, с тобою будет говорить король Польши.

— Вон как! Давно не видел его. Жду, иди зови.

Король Владислав подъезжал к Шеину в окружении пяти всадников со щитами в руках. Они закрывали его от случайных выстрелов. Но, приблизившись к Шеину, Владислав отстранил воинов и остался один на один с русским воеводой.

— Здравствуй, воевода Шеин, — сказал король.

— Здравствуй, ваше величество.

— Помнишь, как семнадцать лет назад мы встречались в твоих палатах?

— Помню.

— Так вот приглашаю тебя завтра выпить кубок хорошего вина. Нам есть о чём поговорить.

— Ты так считаешь, ваше величество?

— Не будь упрямцем. Речь пойдёт о твоих десяти тысячах воинов.

«А ведь ошибается Владислав, у меня всего восемь с половиной, — подумал Шеин и с горечью признался: — Раненых разве что ещё две тысячи…»

— Я принимаю твоё предложение, ваше величество. Но позволь мне явиться в Смоленск втроём.

— Из уважения к тебе я согласен встретиться и с твоими соратниками. Кто они?

— Это воевода Артемий Измайлов и полковник Александр Лесли.

— Немец?

— Да.

— Ладно, стерплю. Завтра с рассветом я жду.

— Только ворота распахни пошире, ваше величество.

— Шеин, ты всё тот же, без шуток не можешь.

Михаил поклонился королю. Владислав ответил тем же.

Предстоящая встреча не осталась незамеченной в Москве. Но её сумели извратить, чтобы обвинить Шеина во всех смертных грехах.

Глава тридцать пятая ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ

Расставшись с королём Владиславом, Михаил Шеин вернулся в острог, поднялся на вал и долго внимательно осматривал стан, в котором его рать простояла и продержалась почти полтора года. На душе у Михаила было горько, сердце грызла тоска. Никогда ещё в жизни ему не было так худо, разве что в первые дни в плену. Чего добился он за минувшее страдное время? Да лишь того, что потерял почти двадцать тысяч ратников. «Но почему? Почему?» — кричала душа. Да потому, что предали их бояре и царь. Какими же бессовестными надо быть, зная, что без боеприпасов и продовольствия голодная гибнет рать, а в двухстах вёрстах от Смоленска второй год бездействует и жирует больше чем двадцатитысячное войско!

Шеин был в этот час беспощаден и к себе. Он казнил себя за то, что у него не хватило умения воевать с более сильным противником. И, не забыв о Боге, он звал на свою голову его гнев и кару. Шеину не хотелось больше жить. Он даже представить себе не мог, как снесёт позор всех полуторагодовых усилий. «Господи, пошли мне на голову вражеское ядро! — стонал в душе Шеин. — Хочу умереть!» Михаил забыл в этот час всех родных и близких, своих побратимов и соратников. Он стоял над пропастью один и одному себе просил смерти, которая в прежние схватки с врагами тысячу раз обходила его. Это была такая безысходная жажда избавиться от бренного тела, что Шеин вздрогнул: вдруг кто-то помешает ему утолить эту жажду.