Военный корреспондент - [32]

— Где теперь не холодно! — возразил Козочкин. — У приятеля тоже дров нет.

— Ну, тем более, — сказал я, — значит, идём.

Войдя в комнату, я с трудом зажёг коптилку закоченевшими пальцами.

— Устраивайтесь на диване, — предложил я Козочкину.

Он сел и стал дуть на руки. Потом он растопырил пальцы над пламенем коптилки, и они стали покрываться копотью.

— Вот холодина-то, — проговорил Козочкин. — Сейчас бы чайку горячего! — Он произнёс это таким тоном, будто мечтал о черноморском пляже.

Чайку. Это действительно было бы просто великолепно! То есть не чаю, конечно, — об этом нечего было и думать, — а просто несколько глотков воды, горячей-горячей, чтобы обжигала рот.

— Посидите, — попросил я Козочкина и вышел в коридор.

У меня была идея. Я поднялся наверх, в стационар для дистрофиков. В полутёмной «дежурке» светлело какое-то пятно. Я кашлянул, и пятно расплылось.

— Кто там? — спросила сестра.

На «дипломатические» переговоры ушло несколько минут. Затем я спустился по тёмной лестнице, держа в одной руке два стакана, а в другой драгоценный чайник с кипятком.

— Вот и чай, — сказал я Козочкину, входя в номер.

Я разлил кипяток в стаканы, и мы стали пить. Стакан обжигал пальцы, хотя вода успела немного остыть, пока я нёс чайник.

Козочкин пил, причмокивая. Его глаза были полузакрыты, он наслаждался. Мы выпили всё, что было в чайнике. Затем Козочкин расстегнул шинель и откинулся на спинку дивана.

— Хорошо! — воскликнул он умилённо.

Мне показалось, что он тотчас же задремал.

— Что вы делали до войны? — спросил я.

— До войны? — Козочкин открыл глаза, сделал паузу, словно припоминая: а что он, в самом деле, делал до войны? — Я настраивал рояли.

Это было неожиданно. Собственно, в самой профессии настройщика роялей не было ничего необычного. Но было странно слышать о ней в эти дни в Ленинграде и ещё более странно — видеть перед собой самого настройщика.

— Интересная профессия, — сказал я.

Козочкин молчал.

— За время войны вы, наверно, уже забыли её, — добавил я, чтобы что-нибудь сказать. — Наверно, вам показалось бы очень странным, если бы кто-нибудь пригласил вас сейчас настроить рояль.

Козочкин покачал головой.

— Нет, мне не показалось бы это странным, — тихо ответил он.

Я молчал, чувствуя, что это не всё, что хотел сказать Козочкин. Но Козочкин не раскрывал рта, и я интуитивно почувствовал его сомнение: стоит ли раскрывать душу перед малознакомым человеком?

— А чем вы занимались до войны? — неожиданно спросил он.

— А тем же, чем и теперь, — ответил я. — Писал.

— И читали?

— И читал, разумеется.

— Библию читали?

Разговор делал какой-то фантастический зигзаг.

— Приходилось, — ответил я. — И Библию и Евангелие.

— Евангелие неинтересно, — сказал Козочкин, — и читать его сейчас вредно, — добавил он менторски. — Оно о смерти больше. А Библия земная книга. Сказка, конечно, но земная.

Я промычал что-то неопределённое, не понимая, к чему он клонит.

— «Песню Песней» помните? — спросил Козочкин. — А обличения Иеремии?

Я ответил, что Соломона помню, а Иеремию — смутно.

— Перечитайте, — сказал Козочкин. — Это очень хорошо. Там большая радость жизни и большая страсть. А без этого в Ленинграде не проживёте. Вы вот говорите — профессия не оборонная. Это ошибка, что Ленинграду нужны профессии. Ему люди нужны. И вера и страсть… Впрочем, я и сейчас настройщик.

— Где-нибудь в воинской части? — спросил я.

— Нет. Рояль не походный инструмент. Я настраивал здесь. В «Астории».

Он наклонился ко мне и стал рассказывать медленно, как рассказывают сказку детям:

— Жил старик музыкант. Он тоже остался. У него был рояль, прекрасный инструмент. Квартиру разбило снарядом. Рояль — тоже. Старик перебрался к знакомым. Но там не было рояля. Откуда-то он узнал, что здесь, в «Астории», в одном из номеров сохранился прекрасный рояль. Раньше на нём упражнялись разные приезжие знаменитости. Теперь там никто не жил. Старик зашёл к директору. И ему разрешили. Рояль отсырел, струны спутались. Музыкант нашёл меня. Мы провозились с инструментом два дня…

— Подождите! — крикнул я и схватил Козочкина за руку. — Он там… наверху, этот музыкант?

Козочкин хитро улыбнулся:

— И вы его слышали? Значит, до сих пор играет?

Я ничего не ответил.

— Он и не умер-то из-за рояля, — сказал Козочкин. — Когда сильно любишь что-нибудь — не умрёшь.

Затем мы легли спать.

Я уже засыпал, когда услышал голос Козочкина:

— А где вы жили постоянно до войны?

Я ответил, что в Москве.

— Напрасно, — сказал Козочкин. — Каждый литератор должен стремиться в Ленинград. Вспомните-ка: даже такие корифеи, как Пушкин, Лермонтов, Белинский, Жуковский, устремлялись сюда.

Я не стал с ним спорить. Заснул, и в эту ночь мне приснился сон, что я вижу её, но подойти не могу, и чем ближе я подхожу, тем дальше оказываюсь, а потом она стала совсем неразличимой, точно растворилась в заснеженных ленинградских улицах. Потом мне приснилось, что по Невскому проходят войска, а впереди идёт барабанщик и бьёт в барабан. Не оркестр, а один барабанщик…

28 января

Сегодня с утра пошёл в военкомат. Козочкин вскочил, увидя меня.

— Нашёл, нашёл! — возбуждённо сказал он. — Вот и карточка её, вот смотрите! Направлена в санотряд по обслуживанию Ладожской трассы. Там её и ищите.