Военный дневник - [2]

Истории возникновения отдельных событий я касаться не буду. Скажу лишь, что в России война была встречена с большим подъемом, но без лишнего хвастовства. Все трезво смотрели на грядущие события и ясно сознавали, что война будет тяжелой [и] упорной.

Торжественный молебен и чтение манифеста в Николаевском зале Зимнего дворца оставит на всех глубокое впечатление. Посреди залы наши святыни: образ Спасителя из домика Петра Вел[икого] и Казанская Божья Матерь. Когда певчие запели "Спаси Господи", все запели хором и почти у всех на глазах заблистали слезы. Речь Государя еще больше подняла настроение. В его простых словах звучали, как у Апостола, силы с неба; казалось, что Господь всемогущий через него говорил с нами, и, когда он сказал: "Благословляю вас на ратный бой", все встали на колени. Особенно сильно было сказано: "Я здесь перед вами торжественно заявляю: доколе хоть один неприятель останется на земле русской, я не заключу мира". Эти слова были покрыты таким "ура", которого никто никогда не слышал. В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ Создателю на Его призыв стать всем на защиту Родины, Царя и попранных прав нашей великой Родины.

Из Николаевского зала Государь прошел на балкон, выходящий на Александровскую площадь. Вся она была заполнена сплошь народом — от дворца вплоть до зданий штабов. При появлении Государя все [в]стали на колени. В эти короткие минуты Россия переродилась. Самосознание воскресло у всех, чувство долга стало на первое место, и вся мобилизация прошла при таком блестящем порядке, которого никто не ожидал. Военный министр В. А. Сухомлинов[1] мне сам говорил, что мобилизация прошла при удивительных условиях. Все шло с такой аккуратностью. Ни одной задержки. Наплыв запасных у воинских нач[альников] превышал предполагаемую норму. Число охотников росло с каждым днем. Железные дороги работали выше всякой похвалы.

Ни одного пьяного. Все трезвые.

Грустно мне было видеть, как все товарищи уходили на войну. Проводил я 5[-ю] бат[арею], проводил и 6-ю, все ушли, и остался я один дома. 16 лет пробыл я в строю. Сколько усилий потратил над своими батареями и как фатально ушел из строя в феврале этого года[2]. Если б можно было предвидеть события! Но что же оставалось делать? Идти в строй, но куда? В своих батареях все вакансии заняты. Идти в чужую часть, где никого не знаешь, невозможно. Решил ждать. Проситься в какой-нибудь штаб и сидеть там без дела как-то глупо.

Но время шло. Прошел уже второй месяц войны, и стало невмоготу. Как ни тяжело было проситься в штаб, а не в строй, я все [же] решился и написал Кириллу[3], который находился в Ставке Верховного главнок[омандующего]. Предварительно я просился у Ники[4], который меня благословил на это.

23 сен[тября]

Я получил от Николаши[5] телеграмму: "Тебе Высочайше разрешено состоять в распоряжении генерала Рузского[6], можешь выехать, как только будешь готов, предварительно заезжай ко мне. Николаша".

Сборы были недолги. Заехал с мамa[7] на могилу папa[8], были у Спасителя. Простился с т[етей] Minny[9], с Ники и Аликс[10], получил в благословение образки. Мамa меня благословила крестиком.

28 сент[ября] из Петрограда я заехал в Царское Село[11] к мамa. Позавтракал с ней и в 1 ч. 38 м. с Александровской ст[анции] отбыл на войну. Со мной поехали Кубе[12], мой камерд[инер] Бондаренко и казак Кубе Дмитрий. Лошади и мотор были высланы вперед.

29 сен[тября] в 10 ч. 20 м. утра я приехал в Вильно и встретил на вокзале ген[ерала] Ермолинского[13]. Узнав о моем приезде, он приехал сообщить, что в Вильне, в Витебской общ[ине], лежит тяжело раненный Олег Кон[стантинович][14], привезенный вчера вечером с передовых позиций у Вроцлава. Я сейчас же сел в мотор с ним, и мы поехали в лазарет. Игорь[15] был там. Он привез брата. Лучшие хирурги были налицо — проф[ессор] Цейге ф[он] Мантейфель[16], Оппель[17], Мартынов[18].

Я долго с ними говорил. Они как будто питали надежду его спасти, но рана была ужасна, потеря крови значительна, что вызвало ослабление всего организма. Я хотел зайти к Олегу, но он спал. Я повез Игоря к себе позавтракать и в 2 [ч.] снова поехал в лазарет.

Олег проснулся. Я зашел к нему. Он сейчас же сказал: "Как я рад тебя видеть, куда ты едешь?" Я ему сказал. Он спросил: "А ты рад ехать на войну?" Потом спросил, по-видимому, не желая, чтобы другие поняли: "Comment vont les affaires?" {Как идут дела? (франц.)} На мой благоприятный ответ он сказал: "Dieu merci" {Слава Богу (франц.)}. Тут же стояла сестра. Он попросил дать ему поесть. На столике в блюдечке стояло мороженое, но совсем растаявшее. Сестра хотела принести свежее, но он попросил именно это растаявшее мороженое. Когда сестра дала ему попробовать, он сказал: "Это невкусно", и сестра принесла свежее мороженое. "Вот это вкусно"; но, покушав очень немного, сказал: "Довольно", взял платок, обтер себе рот и грустно на меня посмотрел. Затем он откинулся назад, и уставил свой взор в потолок, и глубоко вздохнул. Стоявший рядом доктор быстро схватил его руку, чтоб узнать пульс. Олег как будто очнулся и спросил: "Как пульс?" "Хороший", — был ответ доктора. "Сестрица, сестрица, — позвал Олег, — скандал! — И, обращаясь ко мне: — Je te demande pardon, mais je crois que je vais vomir" {Прошу прощения, но я думаю, что меня сейчас вырвет. (франц.)}. Видя, что я стесняю его, я вышел на минуту и скоро вернулся.