Военные приключения. Выпуск 6 - [40]

Семь часов спустя я нахожусь в кабинете начальника одного из контрольно-пропускных пунктов на западной границе. В эту самую минуту трейлер Никитина досматривают таможенники. Два-три укромных местечка, на которые указал бывший разведчик Андрей Платонович Лефтий, они нарочито обходят своим вниманием.

Досмотр закончен. До пересечения границы остаются считанные минуты. Наступает столь нужный мне момент полной расслабленности преступника: все позади, ничего изменить нельзя. Начальник КПП делает мне знак. Я встаю. Мой выход.

Выхожу и остаюсь на дороге, преграждая путь к шлагбауму. Водитель уже за рулем, но он меня не знает, а его напарник не видит. Офицер, возглавляющий пограничный наряд, вручает ему документы. И когда Никитин занимает свое место в кабине и дает сигнал к отправлению, наши взгляды встречаются.

Владимир Рыбин ПРИКАЗ ЕСТЬ ПРИКАЗ Повесть

Ночь густела над истерзанной землей, непривычно тихая и тем страшная. Мертвенное мерцание ракет выхватывало из тьмы белые наметы снега, черные бугры вывороченной взрывами земли. Других цветов не было — только белый и черный. Весь мир словно бы разделился на белое и черное, на добро и зло, на защищающихся и нападающих. Даже звуки над севастопольской нейтралкой контрастировали, час от часа сменяясь то убивающим грохотом, то мертвой тишиной. И эта тишина была так же нестерпима, как и грохот разрывов.

— Пальнуть, что ли? — сказал молодой боец, сидевший на дне окопа и державший между колен длинную винтовку, которая высоко поднималась над согнутой фигурой, доставая штыком до верхушки бруствера.

— Я те пальну, — равнодушно отозвался стоявший рядом напарник, такой же молодой, только что с усами, отчего он выглядел старше своих двадцати лет.

— Так ведь тошно!

— Терпи.

Были они неразлучными друзьями — Иван Козлов да Степан Рогов, и над ними в разведвзводе постоянно подшучивали: «Куда Козлову без Рогова?» Они не обижались: давно дружили, ко всему привыкли. Хотя что значит «давно» или «недавно» в Севастополе?

Оба они были разведчиками, привыкшими ночами шастать по нейтралке, а то и по немецким тылам. А в эту ночь командир кинул всех, кто есть в полку, копать оборону; разведчикам же досталось сидеть в боевом охранении, чтобы немец, повадившийся последнее время шкодить по ночам, не мешал авральным работам.

Сидевший боец, которого звали Степаном, поднялся, навалился грудью на бруствер, выкинул перед собой винтовку. Беззвучной птицей затрепыхала во тьме немецкая ракета, и черно-белые пятна на нейтралке ожили, зашевелились.

— Усы у тебя сегодня! — хмыкнул он, глянув на своего напарника.

— Чего — усы?!

Иван спросил это с вызовом, громко, и сразу от близких немецких окопов испуганно треснула автоматная очередь.

— Не спят, гады! — зашептал Степан, вжимаясь в бруствер.

— Боятся, вот и не спят.

— Забоишься. Сколько мы их ночами-то трясли? Чего-нито, а удумаем.

Снова вскинулась ракета, и снова Степан хмыкнул.

— Усы прямо как у Кошки.

— У какой еще кошки?!

— Не у кошки, а у Кошки, знаменитого разведчика. Был такой в Севастополе в ту войну.

— А-а, другое дело…

В темноте послышалась немецкая речь — то ли команда, то ли ругань. Оба они разом выглянули из окопа, но ничего не увидели. Этот окоп боевого охранения совсем близко подходил к немецкому охранению — гранату можно добросить, но даже при свете ракет было не разглядеть, где немцы, так все смешалось на этой земле, — сплошной хаос пятен.

Что-то профырчало в воздухе и шлепнулось о бруствер. Оба, Иван и Степан, рухнули на дно окопа, ожидая взрыва. Взрыва не было. И тут обоих как ожгло: бросили камень, чтобы уткнулись носами в землю, а сами — вперед?.. Вскочили, уставились в темноту. Очередная ракета, которых немцы не жалели, высветила все тот же хаос пятен, и ничего ни убавилось и ни прибавилось впереди. Иван скосил глаза и увидел сбоку на бруствере поблескивающую луженым боком консервную банку. Не стал брать ее сразу — ученый.

Но и через пять минут, и через десять банка оставалась банкой. Тогда он потянулся к ней. В банке что-то белело, зажатое камнем.

— Опять немец пакостничает.

Он отвел руку, чтобы выбросить банку. Степан удержал.

— А чего там?

— Чего ни есть.

— Надо поглядеть.

— Чего глядеть? Камень внутри.

— Бумага какая-то.

И, решительно отобрав банку, отогнул ножом вдавленную внутрь крышку, вытряхнул камень, а затем и бумагу с оборванными краями и какими-то жирно нацарапанными немецкими словами.

— Я говорил: пакость немецкая. Сдаваться небось зовут, золотые горы сулят. Выбрось!

— Надо отделенному доложить.

— Я сам. — Иван вспомнил, что его командир определил старшим на эту ночь, стало быть, ему и докладывать.

— Нет уж, — заупрямился Степан, обрадованный подвернувшейся возможностью хоть на миг оторваться от этой ночной нуды.

— Ну, давай. Мигом!

Степан побежал по окопу, сунулся в подбрустверную нишу, в которой, закутавшись в байковое одеяло, спал отделенный.

— А? Что? Лезут?! — вскинулся отделенный. — Какая банка? Выкинь к чертовой матери!

— Да ведь записка там.

— Выкинь! Не хватало нам еще немецкие записки читать. Запрещено, понял?

— Да, может, важное что.

— В немецкой-то записке? Окстись!