Военные преступники Черчилль и Рузвельт. Анти-Нюрнберг - [3]
Впрочем, не только юристы подвергли сомнению правомочность этого «трибунала». Американский сенатор Тафт говорил, что сама идея проведения такого трибунала, да еще с потугами на непредвзятость, «откровенно омерзительна». Он публично утверждал: «Суд победителей над побежденными не может быть беспристрастным, вне зависимости от того, насколько он ограничен рамками справедливости. Во всем этом судилище присутствует дух мести, а месть редко бывает справедливой. Справедливость победителей – это вовсе не справедливость. Хотя средства массовой информации и придали процессам образ справедливости в декорациях зала суда, все это очень поверхностно. Реальной справедливости не может быть там, где обвинители контролируют судей, обвинение и защиту. Наша западная концепция закона основывается на идее о беспристрастности. А возможно ли это, когда судьи являются политическими противниками обвиняемых? Возможно ли это, когда людей обвиняют в совершении во время войны действий, которые союзники и сами совершали? Заслуживают ли доверия суды, если они признают огромное количество свидетельств, не подвергая свидетелей перекрестному допросу… когда так называемые показания состоят из признаний, полученных под пытками… когда свидетели защиты в случае появления в суде могут быть взяты под стражу… когда людей судят за нарушения законов, которых даже не существовало во время совершения этих действий? Повешение одиннадцати заключенных – пятно на американской истории, о котором мы будем долго сожалеть».
Но, как известно, не сенатор Тафт, не генерал Патон (тоже крайне отрицательно отнесшийся к идее осуждения руководителей Германии) и не почтенный судья из Айовы со слишком уж для этого «трибунала» немецкой фамилией решали, быть или не быть «Нюрнбергскому шоу». Соглашение о создании Международного военного трибунала и его устава были выработаны СССР, США, Великобританией и Францией в ходе лондонской конференции, проходившей с двадцать шестого июня по восьмое августа сорок пятого года – посему судьба руководителей нацистской Германии была предрешена. Те из них, кто дал «правильные» показания или чью вину было затруднительно доказать ввиду непричастности к организации массовых убийств, получили тюремные сроки от пожизненного (Гесс, Функ и Редер) до ограниченного по срокам (двадцать лет – Ширах и Шпеер, пятнадцать лет – Нейрат и десять лет – Дениц); большинство же, продолжавшее отказываться считать свою деятельность «преступной», взошли на виселицу. Были повешены Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Розенберг, Франк, Фрик, Штрейхер, Заукель, Зейсс-Инкварт и Йодль. Геринг покончил жизнь самоубийством, Борман был приговорен к повешению заочно.
НИ ОДИН ОБВИНЯЕМЫЙ НЕ ПРИЗНАЛ СЕБЯ ВИНОВНЫМ…
Обвиняемые
Эти люди знали, на что шли, когда в начале двадцатых годов начинали свою политическую деятельность; они знали, что может их ждать, после того как пришли к власти в Германии и начали осуществлять программу своей партии, вводя в действие Нюрнбергские законы о защите германской расы и крови, отвечая на бойкот германских товаров в мире бойкотом еврейских торговцев в Германии; и уж тем более они знали, чем для них может закончиться их деятельность, когда после «Хрустальной ночи» они объявили войну мировому еврейству. В своем последнем слове Геринг сказал: «Победитель всегда является судьей, а побежденный – осужденным… Гитлер был нашим вождем. Я бы не смог видеть его стоящим перед иностранным судом. Ваши люди знали фюрера. Он бы первым поднялся и сказал: «Я отдавал приказы и потому беру на себя полную ответственность». Но лично я предпочел бы умереть десять раз, чем видеть подобное унижение германского лидера. Смертный приговор ничего не значит для меня. Я никогда не боялся смерти после двенадцатилетнего возраста… Я не признаю решение этого судилища… Я продолжаю быть верным нашему фюреру… Массовые убийства? Уверяю вас, что я и не помышлял о них. Я лишь думал о том, что мы должны убрать евреев с занимаемых ими постов в большом бизнесе и в правительстве. И это все. Но не забывайте, что именно евреи организовали жуткую кампанию против нас по всему миру… Мой народ подвергался унижению и прежде. Приверженность к немецкому единству и ненависть к врагу вновь объединят немцев. Кто знает, может быть, в этот момент уже появляется на свет человек, который отомстит за наше унижение? То, что печатают газеты, контролируемые американцами, не имеет никакого значения. Я могу сказать только одно: в Германии мы имели демократию тогда, когда наши дела шли из рук вон плохо. Не заблуждайтесь в данном вопросе. Наши люди знают, что они стали жить лучше при Гитлере. Не забывайте также, что Гитлер был для нас больше, чем просто глава правительства. Следующее поколение найдет своих собственных лидеров, и они будут отстаивать наши национальные интересы. Поэтому вы попридержите вашу мораль, ваше покаяние и вашу демократию – попытайтесь продать их кому-нибудь другому, а не нам! Я рад, что меня приговорили к казни, а не к пожизненному заключению, ибо тех, кто сидит в тюрьме, никогда не производят в мучеников». Они знали, чем для них – в случае неудачи их борьбы – может завершиться жизненный путь, и были готовы к такому концу. Единственное, что попросили у суда Йодль и Кейтель, это не повесить, а расстрелять их, как солдат; гросс-адмирал Редер же, узнав о своем пожизненном сроке, просил заменить ему этот срок смертной казнью. Они знали, чем закончится это судилище, – и поэтому приговор Нюрнбергского трибунала не был для них чем-то ошеломляющим. Они не ждали от «правосудия победителей» снисхождения – слишком хорошо зная, кто на самом деле эти «победители».
