Военные мемуары. Спасение, 1944–1946 - [37]

Для поддержания на планете мира и безопасности должна быть создана «общая международная организация». С этой целью предполагалось созвать 25 апреля в Сан-Франциско конференцию всех подписавших Атлантическую Хартию государств, на которой в основу будущей «организации» будут положены принципы, определенные на конференции в Думбартон-Оксе. Хотя Франция не принимала участия в этой конференции, в коммюнике было оговорено, что с ней вскоре проведут консультации три «великие державы», чтобы вместе выработать окончательный вариант принципов будущей организации, это означало, что Франция будет вместе с ними заседать в Совете Безопасности.

В коммюнике также содержалась «Декларация об освобожденной Европе». Речь шла, на самом деле, о Венгрии, Румынии и Болгарии, которые были заодно с Германией, а теперь их оккупировала Советская Армия. Декларация провозглашала право этих народов на самоопределение, восстановление демократии, свободные политические выборы, на основе которых начнут работу правительства, но не уточняла практических мер, необходимых для осуществления этих принципов, что фактически означало предоставление возможности советским оккупационным властям осуществлять управление по своему усмотрению. Три великие державы выражали свою надежду на то, что «правительство Французской Республики захочет присоединиться к ним для осуществления предложенной программы».

«Большая тройка» сообщала, наконец, что они «договорились» по «польскому вопросу». Они решили, что границей Польши на востоке будет «линия Керзона», на севере и на западе «ее территория будет значительно расширена». Правительство «национального единства», как его назвали, должно быть сформировано «на основе Временного правительства, уже действующего в стране», то есть Польского комитета национального освобождения, называемого также Люблинским комитетом. Конечно, указывалось, что он будет расширен «за счет включения в его состав демократических руководителей, проживающих в Польше и за рубежом». Но, поскольку о правительстве в Лондоне речи не шло, состав будущего правительства Польши, принципы государственной власти совершенно не уточнялись и не предусматривался никакой контроль со стороны Запада, можно было не сомневаться, какого рода правительство получит Польша. То же сообщалось и касательно власти, устанавливаемой в Югославии. Хотя по поводу этой страны коммюнике «большой тройки» говорило о ратификации уже избранного правительства некоей будущей Национальной ассамблеей, в действительности безусловно признавалась диктатура Тито. Таким образом Сталин получил все, что требовал по Восточной Европе, поэтому и только поэтому Франция не была — и не без основания — приглашена для выработки этих решений.

В течение того же дня, когда руководители американского, британского и советского правительств опубликовали свое коммюнике, посол Джефферсон Кеффри передал мне по их поручению два сообщения. Первое было адресованным Франции официальным приглашением присоединиться к трем союзникам для обсуждения вопросов по Германии. Во втором, приписывающем «обстоятельствам» неучастие Франции в обсуждении условий «Декларации об освобожденной Европе», выражалась надежда, что французское правительство, тем не менее, согласится взять на себя вместе с тремя другими союзниками обязательства, вытекающие из данной декларации. Одновременно г-н Кеффри вручил меморандум, адресованный мне президентом Соединенных Штатов от имени «большой тройки». Президент просил Францию вместе с США, Великобританией, СССР и Китаем на предстоящей конференции Объединенных Наций принять участие в консультациях между правительствами этих стран по окончательному определению принципов, сформулированных в Думбартон-Оксе, на которых будет строиться новая международная организация.

В целом, если на наш взгляд факт проведения тремя союзниками Крымской конференции без нас оставался недопустимым, то, напротив, шаги, предпринимаемые ими сегодня, нельзя было считать неуважительными. Конечно, многие из их решений могли показаться нам пагубными, а предложения, которые они доводили до нашего сведения, необходимо было тщательно изучить до того, как мы могли бы дать им ход. Но по основным пунктам данные извещения нас вполне удовлетворяли. Такое мнение сложилось у меня 12 февраля, когда я знакомился с документами, переданными г-ном Кеффри.

Однако во второй половине дня посол вновь испросил у меня аудиенции. Он принес мне личное послание президента Рузвельта. Последний сообщал о своем желании встретиться со мной. Он сам назначал место нашей встречи — город Алжир. Если я соглашусь приехать туда, он мог бы уточнить также и дату встречи.

Приглашение Рузвельта показалось мне неуместным. Г-ну Гарри Хопкинсу, который передал приглашение для получения ответа в течение его пребывания в Париже, Жорж Бидо дал понять, что направлять его не стоило. Встречаться с президентом накануне конференции, против моего присутствия на которой он возражал, мне действительно не подобало. Тем более, что мой визит не давал практически никаких преимуществ Франции, так как решения Ялтинской конференции были уже приняты, но, напротив, мог произвести впечатление, что я одобрял все, что было на ней оговорено. А мы были против авторитарного режима, навязываемого не только Венгрии, Румынии и Болгарии, присоединившимся к Германии, но также Польше и Югославии, которые были нашими союзниками. К тому же я подозревал, что по некоторым вопросам, связанным с Сирией, Ливаном и Индокитаем, напрямую интересовавшим Францию, члены «большой тройки» заключили между собой какое-то соглашение, несовместимое с нашими интересами. Если у Рузвельта была положительная причина желать видеть де Голля, то почему он не допустил его приезда в Крым?