Военнопленные - [5]
Переводчик скороговоркой пересказал полковнику, и тот, презрительно улыбнувшись, ответил:
— Для пленных есть специальные лазареты. Всему свое время. Будут отправлены и ваши раненые. Пищу получите вечером. Мы не имеем для вас специальных запасов продовольствия. Не ждали вас. Что еще?
Подполковник коротко доложил о происшествии с часами и, строго глядя на переводчика, закончил:
— Подобный случай несовместим с понятием современной армии. Это грабеж, мародерство. У нас оно наказывается как самое тяжкое преступление.
Лицо переводчика вытянулось. На скулах проступил пятнистый румянец, близорукие глаза прищурились, забегали по лицам.
Полковник надменно вскинул голову и, выдвинув острую челюсть, заговорил отрывисто, громко, бросая в толпу непонятные каркающие звуки.
— Господин полковник не верит. Подобные разговоры мы расцениваем как попытку опорочить честь доблестной германской армии. Мы предупреждаем, что подобные разговоры могут нежелательно закончиться для лиц, их распространяющих. — Переводчик зло посмотрел на пленного подполковника. — Понятно?
Полковник заговорил вновь, резко щелкая стеком по ладони.
— Сейчас вам необходимо выбросить из головы коммунистическую начинку, забыть о том, что когда-то вы были офицерами. Сейчас вы — пленные. И только. Вы обязаны беспрекословно выполнять все, что от вас потребуется. Всякое неповиновение повлечет за собой тяжелое наказание, даже смерть. Лучшие граждане германской империи жертвуют собой в победоносном походе против коммунизма, — стек полковника значительно застыл над головой, — вы заполните их пустующие места в хозяйстве и честным трудом заработаете себе место в будущем обществе.
Переводчик закончил торжественные подвывания и снисходительно улыбнулся:
— Надеюсь, это вам понятно?
— Понятно… — ответил чей-то одинокий голос.
— Коммунистам и комиссарам выйти вперед!
В тишине слышалось только тяжелое дыхание сотни людей. Прошло несколько томительных минут. Полковник насмешливо улыбнулся, сказал почти весело:
— Напрасно! Позже этим вопросом займутся специальные люди. Лучше бы уж сразу…
Немного погодя переводчик снова спросил:
— Коммунистов и комиссаров нет? Хорошо. Вопросы? Тоже нет? В ближайшие дни вас отправят в лагерь.
Четким шагом офицеры вышли из сарая. Притихшие пленные некоторое время еще стояли, опустив головы, затем медленно разбрелись по своим местам.
— Да-а-а, — протянул доктор, присаживаясь рядом. — Заработать место в будущем обществе…
Он достал пестрый кисет и стал сворачивать папиросу. Руки дрожали, махорка сыпалась с косо оторванного клочка бумаги.
— Чуть было не заработал.
Доктор долго сидел у стены, незряче уставясь в какую-то далекую-далекую точку, и немилосердно чадил махоркой, свертывая самокрутки одну за другой.
Успокоившись, обернулся ко мне:
— Ну что, больно?
— Больно.
Я попытался приподняться, но доктор легким нажимом ладони опрокинул меня на спину.
— Не спеши. Посмотрим, перевяжем… Врачи — верные помощники смерти. Ведь так? — Он улыбнулся. У глаз собрались пучки добрых морщинок. — Присохло малость.
От боли потемнело в глазах.
— Та-та-та…. Тихонько. Не дергайся. — Врач уже нагнулся над сумкой в поисках нужных инструментов. — Темновато… И вовсе не больно. Это кажется только. Разве больно? — спросил он, заглянув в глаза.
— Н-н-нет… Т-т-терпимо, — выдавил я сквозь зубы.
— То-то, брат, что терпимо. Господь терпел и нам велел.
Врач разговаривал и ковырялся в ране еще минут пять. Боль была очень сильной, временами нетерпимой, но врач сыпал шутками-прибаутками, и я невольно прислушивался к ним и терпел. Он ловко вскрыл индивидуальный пакет, наложил повязку, и действительно боли не стало, наступило состояние блаженного покоя.
— А вообще пустяк. До свадьбы заживет.
— Нет, доктор, скажите серьезно: надолго ли?
— Да кто ж его знает, голубчик. Если бы нормально… Закуривай, — он протянул мне уже знакомый, чуть похудевший кисет. — У кого табачок — у того праздничек. — Доктор обернулся к Олегу: — Чего сидишь? Разматывай, пока покурю. Перевязать-то надо?
— Надо. Только, доктор, долго мотать придется. — Олег кивнул на длинную, в палец толщиной, самокрутку.
— А тебе что? Мотай себе. Спешить нам теперь некуда.
Доктор обошел всех раненых и только потом устало опустился с нами рядом, бросив под себя опустевшую санитарную сумку. Подсиненные веки закрылись, обвисли плечи, весь он стал как-то суше, меньше, точно съежился.
— А ведь он старик, — шепнул я Олегу.
— Кто? Доктор? Да, не молодой. Война никого не жалеет.
Глава II
С рассвета по бесконечной степи тянулась колонна пленных, узкой лентой связала она противоположные концы горизонта.
Солнце стояло в зените. На землю лились отвесные потоки жара. По сухой коже степи пошли глубокие морщины — трещины.
Разбитый колесами грейдер, как периной, укрыт слоем пыли; взбитая тысячами ног, она повисла в недвижном воздухе удушливым облаком.
Ядовитый клейкий пот жег до крови, смешивался с пылью, засыхал жесткой коричневой коркой.
По обочинам тянулась разреженная цепь конвоя.
Молодой раскрасневшийся унтер время от времени наезжал на колонну вздыбленным буланым жеребцом. Пленные шарахались под приклады пешего конвоя. Солдаты хохотали, подавали советы унтеру, а он, возбужденный своим «героизмом», снова и снова наезжал могучей конской грудью на сломанный строй. Несколько таких же головорезов последовали его примеру, втаптывали в дорожную пыль подмятых лошадьми людей. Бухали винтовочные выстрелы: добивали упавших.
