Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.) - [79]
Немного известно и о жертвоприношениях у чукчей, связанных с военной областью. Естественно, в жертву приносили наиболее ценное, для кочевника это олени, а для оседлого — собаки. В походе перед вступлением на чужую землю приносили жертвы для успешного завершения дела (Этнографические материалы… 1978: 57―58). Как отмечает К. Мерк (1978: 121), чукчи накануне боя приносили в жертву земле нескольких оленей. В одной сказке упоминается, что два воина пожертвовали перед схваткой даже своих ездовых оленей (Меновщиков 1974. № 42: 186). Г. У. Свердруп (1930: 322) объясняет принесение жертвы именно земле тем, что с ней связаны злые духи, кэле, ведь последних боялись больше, нежели добрых (Ивановский 1890: 2; Тан-Богораз 1930: 71), и старались задобрить (Чукотская земля… 1873: 63), тогда как «духи-помощники» приходили к чукчам как из земли, так и с неба (Тан-Богораз 1930: 71). Очевидно, такая жертва духу местности не была специфическим военным жертвоприношением, ведь и в мирное время чукчи, придя на новое место, приносили оленей в жертву духу местности для получения его расположения, поскольку, по их представлениям, каждое местечко имело своего духа (Вдовин 1977: 132, 166; ср.: Богораз 1899: 29).
Во время боевых действий при неблагоприятном или непонятном стечении обстоятельств опять же олень приносился в жертву (Дьячков 1893: 133). Перед потенциально возможным столкновением устраивали жертвоприношения-гадания о том, кто первым начнет боевые действия: каждая сторона забивала оленя, и у кого животное падало в сторону противника, тот первым и начинал войну (Меновщиков 1985. № 128: 310―311; Бахтин 2000: 225―226; ср.: Богораз 1939: 71). Вообще же хорошей приметой (при жертвоприношении духу местности) считалось, когда олень падал в ту сторону, откуда жертвующие пришли (Свербеев 1857: 15―16; Народы России. 1874. № 3: 43; Миллер 1895: 291). Плохой приметой считалось, если олень падал не на левый бок, где была нанесена рана, а также если он бился в конвульсиях (Нейман 1871. Т. I: 25; Ивановский 1890: 2; Дьячков 1893: 58).
Олень — это обычная жертва кочевых чукчей, но еще в XVIII в. приносили в жертву людей, видимо, в экстренных случаях. Так, капитан Г. С. Шишмарев (1852: 188) отметил, что в «древние времена» приносили людей обоих полов в жертву. К. Мерк (1978: 121) более конкретно рассказывал, что однажды земле принесли в жертву пленного казака. Даже позднее, в 1812 г., чукчи, пребывавшие у Чаунской губы, хотели принести в жертву земле первого чукотского миссионера Григория Слепцова, однако вмешательство «старшины» последних спасло протоиерею жизнь (Мушкин 1853. № 82: 843; Винокуров 1890. № 6: 90; Вальская 1961: 178―179). В 1814 г. на ярмарке в Островном среди чукчей распространилась эпидемия, которая с людей перекинулась и на оленей. Шаманы указали, что для прекращения гнева духов, надо принести в жертву тойона Кочена. Последний согласился, и сын убил его ножом (Врангель 1948: 182, 396; Александров 1872: 78, 85; Bush 1872: 427―428; Народы России. 1880: 12; Миллер 1895: 291).
После боя приносили благодарственные жертвы. Интересную информацию находим в сказке приморских чукчей о двух братьях, где говорится о персональном жертвоприношении: за возвращение к жизни дух предложил воину справить благодарственное жертвоприношение над вражеской упряжкой оленей и над самим врагом, в частности, над его головой, что и было сделано (Bogoras 1910: 185). Жертвы при этом приносили Кэрэткуну — повелителю морских животных, главным образом моржей, почитаемому оседлыми жителями. Стоит особо отметить роль человеческой головы, над которой в данном сюжете справлялись благодарственные обряды. У оседлых чукчей, в качестве, возможно, определенной аналогии зафиксирован культ головы моржей, белых медведей или тюленей, которые служили приношениями предкам (ДАЙ. 1848. Т. III, № 24: 100; Богораз 1939: 98―99; Вдовин 1977: 165; Крупник 2000: 268―272). Череп же медведя или волка также мог служить амулетом, отпугивающим такого же живого зверя (Вдовин 1977: 148). Имеем ли мы и тут функцию, аналогичную человеческой голове, не совсем ясно. Впрочем, вспомним, что, по сибирскому преданию, чукчи хранили голову Д. И. Павлуцкого в память об этом храбром воине (Сгибнев 1869: 34; 1869а. № 5: 59).
Следы культовой роли головы прослеживаются в приморском фольклоре. Так, в эскимосской сказке о сожительстве двоюродного брата с сестрой рассказывается, что после убийства брата сестра общалась с его отрезанной головой (Рубцова 1954. № 28: 335―336. § 93―144; Бахтин 2000: 383―396). Для устрашения врагов чукчи могли отрубать у убитых противников головы и, насадив их на острия копий, размахивать ими (Меновщиков 1974. № 88: 312), впрочем, это могла быть простая психологическая акция. Для сравнения заметим, что аляскинские эскимосы иногда отрезали врагам головы и даже бросали их на землю или выставляли на месте поражения врага, чугачи же на юго-востоке Аляски по возвращении из похода выставляли эти трофеи на всеобщее обозрение (Malaurie 1974: 141, 149; Burch 1998: 229), а у эскимосов Нижнего Кускоквима головы побежденных убитых врагов с носами, проткнутыми стрелами, выставлялись на колах (Nelson 1899: 329). Таким образом, определенную культовую роль человеческой головы можно проследить сквозь фольклорные мотивы, и она, видимо, связана с религиозными представлениями о душе. Данный интересный сюжет, насколько я знаю, не привлекал пристального внимания исследователей, хотя он заслуживает отдельной разработки, которая, впрочем не входила в задачу настоящей работы.
