Военно-патриотическая хрестоматия для детей - [2]

По целой ковриге за щеку мечет

И целу лебёдушку вдруг проглотил.

У моего сударя-батюшки,

Фёдора, попа ростовского,

Была коровища старая,

Насилу по двору таскалася,

Забиласяна поварню к поварам,

Выпила чан браги пресныя,

От того она и лопнула.

Взял за хвост, да под гору махнул.

От меня Тугарину то же будет!

Тугарин потемнел, как осенняя ночь,

Выдернул кинжалище булатное,

Бросил в Алешу Поповича.

Алеша на то-то верток был,

Не мог Тугарин попасть в него.

Подхватил кинжалище Яким Иванович,

Говорил Алеше Поповичу:

– Сам ли бросаешь в него или мне велишь?

– Нет, я сам не бросаю и тебе не велю!

Заутра с ним переведаюсь.

Бьюсь я с ним о велик заклад —

Не о ста рублях, не о тысяче,

А бьюсь о своей буйной голове.

В те поры князья и бояра

Скочили на резвы ноги

И все за Тугарина поруки держат:

Князья кладут по сто рублей,

Бояре по пятьдесят, крестьяне по пяти рублей;

Тут же случилися гости купеческие —

Три корабля свои подписывают

Под Тугарина Змеевича,

Всякие товары заморские,

Которы стоят на быстром Днепре.

А за Алешу подписывал владыка черниговский.

В те поры Тугарин взвился и вон ушел,

Садился на своего добра коня,

Поднялся на бумажных крыльях по поднебесью летать

Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги,

Стала пенять Алеше Поповичу:

– Деревенщина ты, засельщина!

Не дал посидеть другу милому!

В те поры Алеша не слушался,

Взвился с товарищем и вон пошел,

Садилися на добрых коней,

Поехали ко Сафат-реке,

Поставили белы шатры,

Стали опочив держать,

Коней отпустили в зелены луга.

Тут Алеша всю ночь не спал,

Молился богу со слезами:

– Создай, боже, тучу грозную,

А й тучу-то с градом-дождя!

Алешины молитвы доходчивы —

Дает господь бог тучу с градом-дождя.

Замочило Тугарину крылья бумажные,

Падает Тугарин, как собака, на сыру землю.

Приходил Яким Иванович,

Сказал Алеше Поповичу,

Что видел Тугарина на сырой земле.

И скоро Алеша наряжается,

Садился на добра коня,

Взял одну сабельку острую

И поехал к Тугарину Змеевичу.

Увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича,

Заревел зычным голосом:

– Гой еси, Алеша Попович млад!

Хошь ли, я тебя огнем спалю,

Хошь ли, Алеша, конем стопчу,

Али тебя, Алеша, копьем заколю?

Говорил ему Алеша Попович млад:

– Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад.

Бился ты со мной о велик заклад

Биться-драться един на един,

А за тобою ноне силы – сметы нет. —

Оглянется Тугарин назад себя —

В те поры Алеша подскочил, ему голову срубил.

И пала голова на сыру землю, как пивной котел.

Алеша скочил со добра коня,

Отвязал чембур от добра коня,

И проколол уши у головы Тугарина Змеевича,

И привязал к добру коню,

Ипривез в Киев-град на княженецкий двор,

Бросил середи двора княженецкого.

И увидел Алешу Владимир-князь,

Повел во светлы гридни,

Сажал за убраны столы;

Тут для Алеши и стол пошел.

Сколько время покушавши,

Говорил Владимир-князь:

– Гой еси, Алеша Попович млад!

Час ты мне свет дал.

Пожалуй, ты живи в Киеве,

Служи мне, князю Владимиру,

Долюби тебя пожалую.

В те поры Алеша Попович млад

Князя не ослушался,

Стал служить верой и правдою.

А княгиня говорила Алеше Поповичу:

– Деревенщина ты, засельщина!

Разлучил меня с другом милыим,

С молодым Змеем Тугаретином!..

То старина, то и деяние.

Алеша Попович и Добрыня Никитич

Добрынюшка-тот матушке говаривал,

Да Никитинич-от матушке наказывал:

«Ты, свет, государыня да родна матушка,

Честна вдова Офимья Александровна!

Ты зачем меня, Добрынюшку, несчастного спородила?

Породила, государыня бы родна матушка,

Ты бы беленьким горючим меня камешком,

Завернула, государыня да родна матушка,

В тонкольняный было белый во рукавчичек,

Да вздынула, государыня да родна матушка,

Ты на высоку на гору сорочинскую

И спустила, государыня да родна матушка,

Меня в Черное бы море, во турецкое, —

Я бы век бы там, Добрыня, во мори лежал,

Я отныне бы лежал да я бы до веку,

Я не ездил бы, Добрыня, по чисту полю.

Я не убивал, Добрыня, неповинных душ,

Не пролил бы крови я напрасная,

Не слезил, Добрыня, отцов, матерей,

Не вдовил бы я, Добрынюшка, молодых жен,

Не спущал бы сиротать да малых детушек».

Ответ держит государыня да родна матушка,

Та честна вдова Офимья Александровна:

«Я бы рада бы тя, дитятко, спородити:

Я талантом-участью в Илью Муромца,

Я бы силой в Святогора да Богатыря,

Я бы смелостью во смелого Алешу во Поповича,

Я походкою тебя щапливою

Во того Чурилу во Пленковича,

Я бы вежеством в Добрыню во Никитича,

Только тыи статьи есть, а других Бог не дал,

Других Бог статьей не дал да не пожаловал».

Скоро-наскоро, Добрыня, он коня седлал,

Садился он скоро на добра коня,

Как он потнички да клал да на потнички,

А на потнички клал войлочки,

Клал на войлочки черкасское седелышко,

Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов,

Он тринадцатый-от клал да ради крепости,

Чтобы добрый конь-от с-под седла не выскочил,

Добра молодца в чистом поле не вырушил.

Подпруги были шелковые,

А спеньки у подпруг все булатные,

Пряжи у седла да красна золота.

Тот да шелк не рвется, да булат не трется,

Красно золото не ржавеет.

Молодец-то на кони сидит, да сам не стареет.

Провожала-то Добрыню родна матушка.

Простилася и воротилася,

Домой пошла, сама заплакала.

А у тыя было у стремины у правыя,

Провожала-то Добрыню любима семья,

Молода Настасья дочь Никулична,

Она была взята из земли Политовския,