Водители - [32]

– Люблю, – сказал Сергеев. Густым, низким басом, еще больше картавя, подтянул:

Вот мчится тройка удалая…

Вдоль по дороге столбовой…

Он замолчал, голова его упала на грудь. Песня стонала и жаловалась:

Теперь я горький сиротина…

И неожиданно загремела широко и сильно:

И вдруг взмахнул по всем по трем…

Сергеев наклонился к Полякову и зашептал:

– Слушай, Миша, что скажу. Понимаешь, вот я и директор, сам знаешь, из чего я вышел, а чувствую: много во мне этого… Чувствую, а вытравить не могу. – Он обвел комнату руками: – Это требуха, мелочь, а вот по работе… Вижу, что неправильно, а как правильно – нe знаю. – Он ударил в грудь кулаком. – Разве я не работник?

И сразу замолчал, потом усмехнулся:

– Предлагали мне работу в тресте. Управляющим хотели сделать. Да ведь я за почетом не гонюсь, мне хозяйство нужно, чтобы дело делать, а бумаги не для меня, я не Канунников.

– Хочешь, спокойно жить Константин Николаич, – сказал Поляков, вглядываясь в Сергеева, точно оценивая, способен ли этот человек в таком состоянии понять его.

Он уже не жалел, что остался. Двадцать лет они были знакомы, и вот впервые Сергеев говорил с ним начистоту.

– Знаю, вижу, – устало произнес Сергеев, – да с какого конца начинать беспокойство-то?

– С любого. Главное, брось ты свою дешевую колокольню. – Поляков наклонился к нему, тронул за руку. – Ты думаешь, мне иной раз не хочется уйти от драки? Ведь на какую мелочь нервы растрачиваешь. А вот так себя приучил, что не могу. Ни на кого не хочу оглядываться, совесть мне высший судья. А ты приноравливаешься. И людей приучил.

Сергеев вздохнул:

– Вот в людях-то и загвоздка, не поймут они, подумают: «Хитрит, дядя Костя».

– Пусть думают, а ты ломай.

Сергеев оживился:

– А знаешь, любят тебя мои ребята. Чуть что: «А вот у Полякова так, у Полякова этак». На твое хозяйство равняются. Чем ты их взял, а?

Сергеев еще ближе придвинулся к нему:

– Слушай, Михаил, не думай, что я по пьяной лавочке, я от всей души. Ну, скажи, чего тебе надо? Ей-богу, все сделаю, все отдам. Черт! Ты думаешь, я не понимаю, какое ты дело затеваешь? Ведь это только название – мастерские, ведь ты их до завода будешь тянуть. А мне знаешь что поручили? Дом отдыха буду здесь строить для министерства.

– Хорошее дело!

– Хорошее-то оно хорошее, только ты будешь завод строить, а я – дом отдыха. Тебе небось не поручили бы, а мне – пожалуйста, будьте любезны. Вот как я себя поставил: будьте любезны!..

Поляков проснулся. Соседний диван был пуст: Сергеев уже ушел. Сквозь тюлевые занавески пробивались узкие полосы раннего света. Поляков встал, оделся и вышел на крыльцо.

Ночью прошел дождь, капли его серебрились на листьях деревьев, между грядок огорода блестели полоски воды, в воздухе, свежем и влажном, дрожало щебетанье птиц. За стеной раздалось потрескивание репродуктора, и знакомый, твердый голос произнес: «Говорит Москва, передаем последние известия».

Хотя все, о чем передавалось по радио, Поляков читал потом в газетах, он любил слушать утренние сводки. На Кубани заколосилась пшеница, на Дальнем Востоке закончили сев, в Ленинграде токарь-скоростник выполнил пять годовых норм, в тамбовском селе открылся книжный магазин, в школах начались переводные испытания. Ему нравилось, что именно такими будничными сообщениями начинался день. Среди этих больших и маленьких дел есть и его дело. Он любил бодрые звуки утреннего марша, четкий ритм гимнастики.

Поляков умылся, помахал рукой хозяйке, готовившей на кухне завтрак, и поспешил в гараж.

Маленький городок пробуждался. Над чистыми домиками, окруженными садами и палисадниками, подымались первые утренние дымки. Женщины с ведрами стояли у колонки. Куры ходили по дороге, еще влажной от дождя.

В гараже было тихо; возле ворот, покуривая, сидели поджидающие гудка рабочие. Только одна машина готовилась в рейс. Она стояла посередине двора, и несколько человек устанавливали в кузове, уже чем-то нагруженном, большой мотоцикл.

Руководил погрузкой Сергеев.

– Готовим тебе машину, а мотоцикл Канунникову отдашь. – Вероятно, вспомнив вчерашний разговор, Сергеев отвел глаза: – Навязался, черт, вот отремонтировали.

– Я и не знал, что Канунников на мотоцикле ездит.

– Это не его, даже не знаю чей, какого-то начальства.

– «Цундап», – сказал Поляков, осматривая мотоцикл.

– Хорошая машина, – подхватил Сергеев, – сто легко выжимает.

– На ходу?

– В полном порядке, даже заправлен.

– Расколотит его в кузове, надо бы в ящик.

– Выдержит, мы его увяжем покрепче!

– Знаешь что, – сказал Поляков, – дай-ка я его отгоню.

– Сам поедешь?

– А чего же?

– Это верно, ты ведь старый мотоциклист. Да зачем тебе в нем трястись? Спокойненько в кабине поедешь.

– Нет, уж ты дай, я прокатиться хочу.

– Вот болельщик, глаза разгорелись! Ну, черт с тобой, езжай!

Мотоцикл сняли с кузова. Поляков осмотрел его и, усевшись в седло, нажал педаль стартера. Мотор зарокотал, клубы синего дыма вырвались из глушителя.

– Узнаю гонщика по посадке! – весело крикнул Сергеев, и все, кто стоял рядом, улыбались, с удовольствием глядя на уверенные движения Полякова. – А ну, рвани, Мишка!

Уменьшив обороты, Поляков обернулся к нему: