Вода и пламень - [20]

Собрав пиалы, прислужник роздал маленькие стаканчики толстого стекла, куда наливался пахучий горячий чай. Стоя посреди зала, он зорко оглядывал присутствующих, готовый без конца подливать и подливать… Дюпа, почтительно склонившись в сторону эмира, терпеливо разъяснял, что мы хотим: нам нужен грузовик или несколько верблюдов, чтобы добраться до джебеля (горы), и несколько человек сопровождающих. Время от времени плавно журчавший разговор наталкивался на какие-то невидимые препятствия. Эмир как будто не понимал. Диалог замирал на мгновение, потом тек дальше.

Шло время. Чай, кофе, еще чай, гортанная речь, потрескивание лампы. Помещение было столь велико, что казалось пустым, хотя в нем было больше двух десятков человек.

– Ну, все!

Дюпа с широкой улыбкой повернулся к нам.

– Эмир сказал, что завтра отправит гонца проверить, не размыли ли дожди дорогу. Если дорога цела, он одолжит нам грузовик. Если нет, гонец передаст шейхам, чтобы те дали нам хороших верблюдов.

Мы в свою очередь расплываемся в улыбках, я благодарю эмира по-французски, сохраняя на лице, как мне представляется, выражение предельной благодарности. Все встают. Прощальные приветствия, новые улыбки, и эмир со всей свитой выходит.

– Насколько я понял, нас приглашают остаться здесь, – заключил Дюпа.

Сон в эту ночь так и не пришел. В воображении рисовался поход на верблюдах, но, увы, куда больше не давали покоя прозаические вещи. Не успели мы погасить свет, как на нас ринулись эскадрильи комаров. Жара не позволяла завернуться в одеяло, а без него спать было немыслимо.

– Хоть бы уж кусали без пения, – ворчал Дюпа. Вскоре к воздушным налетам добавились наземные атаки. Ясный, абсолютно несонный голос Нестерова объявил:

– С глубочайшим сожалением, господа, должен вам сообщить о наличии в нашем ближайшем окружении мощных контингентов афаниптеров, вульгарно именуемых блохами.

Медленно, нескончаемо тянулись часы. Где-то жалобно закричал осел. Наконец тишину прорезал петушиный крик.

На рассвете черный слуга в длинной гандуре принес большой медный поднос, уставленный маленькими пиалами цветной эмали. Мы расселись вокруг блюда на роскошном персидском ковре. Кончиком ложечки я осторожно попробовал еду; похоже, это был омлет, жаренный на растительном масле. Не знаю, полагается ли по восточным правилам доедать до конца. Надеюсь, наша репутация не пострадала… Во второй пиале содержалась коричневая вермишель, также сдобренная пальмовым маслом. Кроме того, были бобы, зернистый пахучий мед и блины из пресного бездрожжевого теста.

Прислонившись к стене, слуга глядел на нас; на его добром лице играла белозубая улыбка.

– Как тебя звать? – спросил Дюпа.

– Мабрук, – ответил тот. – Я раб эмира Саад бен-Шейха.

– Раб? Как то есть? Он тебя купил? – Да, он купил меня за большие деньги.

Мысль о том, что за него уплачены большие деньги, явно наполняла его наивной гордостью.

– За сколько же?

– За пять тысяч риалов!

– Пять тысяч риалов…

Переводим: «Пятьсот двадцать пять тысяч франков».

– Н-да, – заключил Дюпа. – Люди, видать, здесь в цене…

Мы смотрели на улыбавшегося Мабрука. Нельзя было представить, что это – «вещь», принадлежащая хозяину, который волен распоряжаться как угодно его жизнью.[9] Настоящий раб, признанный таковым, не скрывающийся под личиной так называемого свободного человека, как это принято в цивилизованном мире…

Едва мы покончили с чаем и Мабрук слил нам из тонкогорлого кувшина воду на руки, как в зал, сопровождаемый шуршанием своих просторных одежд, вошел араб с широкой черной бородой. Сверху на нем была черная безрукавная накидка, служившая подобием плаща. Это был один из вчерашних придворных, которому эмир поручил показать нам Лит.

Какое гостеприимство! Его высочество позаботился даже о нашем досуге!

Первым делом шейх повел смотреть то, что составляет гордость всех жителей пустыни, – воду. В селении было четырнадцать колодцев, прорытых до водоносного слоя, и нам пришлось полюбоваться каждым в отдельности… Одни были просто обнесены камнями, другие имели внушительную кирпичную кладку.

Тени от пальм было немного, поэтому то и дело приходилось шагать на солнцепеке. Шейх широким жестом приглашал полюбоваться очередным колодцем. Мы по очереди склонялись над темным отверстием, втягивали в себя сыроватый слегка затхлый воздух, пробовали освежающую чуть солоноватую влагу, потом выпрямлялись и, повернувшись к нашему гиду, выражали свое восхищение.

Из каждого бира (колодца) рабы доставали воду. Сосудом им служило делу (ведро) из овечьей шкуры, привязанной за лапы к длинной веревке. Подтянув воду к краю, они выливали ее в гербу (бурдюк) из овечьей или козьей шкуры; такие сосуды можно встретить в пустынях всего мира. Две полные гербы вешали с боков на осла, и маленький ослик брел, неся на себе сто литров воды и восседающего на нем раба.

Большинство рабов – африканцы из Судана или Сомали. Но есть и белокожие йеменцы. Нам рассказывали, что в глубинке встречаются даже рабы-европейцы (не знаю, насколько это правда)…

Дюпа немного поболтал с некоторыми встреченными – ни один не жаловался на свою судьбу. И потом, хвала аллаху, разве не была на то божья воля? Многие – сыновья, внуки и правнуки рабов. Это состояние для них столь же привычно, как для человека быть человеком. Кое-кто смутно помнил, что родился «свободным» по ту сторону Красного моря и был в младенчестве продан торговцу, который привез их в Аравию. Они не ропщут и не возмещаются своим уделом… Старик Барк, о котором писал Сент-Экзюпери, помнил время, когда он был человеком, прежде чем сделаться вещью. Эти же – рабы, и все идет своим чередом, как должно быть…