Вода и кораблики - [22]

– Кто меня… – у него перехватило горло, и тогда он, вдруг испугавшись, шепотом спросил: – Здесь есть кто-нибудь?

Никого не было.

– Кто привел сюда скорди? – этот вопрос был задан уже очень громко. – Не сам же он, черт возьми, прилетел?

– Я сам прилетел, – сказал скорди.

Коль отпрянул и стукнулся затылком о колпак.

– Ты?

– Ага.

Коль медленно осознавал.

– Ты что же, сам по себе?

– Ну, не слишком. Ребята послали меня присмотреть, как бы чего не вышло.

– А что они сейчас?

– Не знаю. Вроде, уходить собрались.

– Не знаешь… Стоп, так ты не телепат?

– Нет, конечно, я же механический.

– Ага, – Коль с трудом взгромоздился на сиденье. – Значит, уходить. Куда?

– К своему скорди.

– Ф-фух, – облегченно вздохнул Коль, – слава богу. Тогда давай домой.

– Самое страшное, – проговорил скорди, трогаясь с места и полого поднимаясь, – что ты действительно выглядишь обрадованным.

– Это потому, что я действительно обрадован… И все об этом. Зачем тебе пульт, раз ты по первому слову летишь?

– Чтоб ты правил, когда хочешь. Но я же спецскорди, лесниковый. Ежели бы тебя где травмировало, я б сам соображал, что делать, куда везти, оказывал бы первую помощь…

– Знаешь, меня так и подмывает заглянуть под сиденье, не спрятался ли там кто.

– Ты только что оттуда вылез. Впрочем, для приятности можешь. Надо всегда делать, что хочешь. Для счастья необходимо и достаточно: а – делать, и бэ – что хочешь. Ну, и цэ – чтобы получалось.

Скорди болтал и летел не шустро – может, давал ребятам время уйти подальше. Он едва не касался деревьев.

– А если хочешь того, чего не хотят другие?

– Так не бывает.

– Может, это в ваше время так не бывает…

– Ты теперь тоже живешь в нашем времени.

Коль качнул головой.

– Я в нем только пребываю.

– Плакса чертов, – сказал скорди. Больше они не разговаривали до самого скита, но когда скорди мягко опустился на поляну между сараем и крыльцом, откинул колпак, и Коль шагнул наружу, то сзади раздалось: – Выметайся, о зловонный. Смердящий твой покров мне опротивел, и тянет пальцы в рот совать для облегчения рвоты.

Коль обернулся.

– Чей это сонет? – спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.

– Мой, – скорди был крайне горд.

– Ты знаешь про пальцы?

– Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.

– Да ты, братец, корифей, как я погляжу, – пробормотал Коль и, на ходу стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел в скит. Все было прибрано аккуратнейшим образом. Все было так, как до.

Сидела у меня на коленях. Каких-то четыре часа назад. Нежная, упругая, женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы…

Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия. Кто-ты вымыл его после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был уверен в собственной правоте. Он не колебался бы ни секунды. Расчекрыжить себе глотку – и все дела.

– Прикрылся бы, охальник, – ханжески протянул скорди.

– Иди-ка сюда.

Скорди осторожно подполз.

– Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.

– Еще чего. Я на тебя влезу.

Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо по бревну: «Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей порогъ, будет немедленно подвергнуто расстрелянию без суда и протчих сантиментовъ». Он резал долго, прилежно. Лес звенел. Легко сыпались на крыльцо деревянные крупинки. Потом подметать надо, предвкушающе думал Коль, еще дело, полчасика уйдет… А там – обед… а там, глядишь, и на боковую…

– Слушай, звездный герой, – сказал скорди снизу. – Сколько тебе надо женщин?

– Ну, пары десятков хватит на первое время, – пробормотал Коль.

– А штаны от истощения не свалятся?

– Дур-рак ты и хам, – ответил Коль, спрыгивая с колпака на крыльцо.

Вырезал. Подмел. Еще только к полудню шло.

Обед… Лень было возиться. Уселся за пустым, чисто прибранным столом, бестолково поводил по углам глазами.

– Не выспался я нынче…

– Поплачь по этому поводу.

Коль хотел заорать на него, но не было сил. Не было ярости, этой спасительницы униженных и оскорбленных – усталость, только усталость.

– Экий ты бездушный, – тихо сказал он.

– Ты что-то путаешь, я механический!

– Черта лысого механический… У нас вот на «Востоке» были механические… симпатичные такие, с лампочками, кнопочками, слова лишнего не скажут…

– Яко кабарги, только без лапок.

– Что же мне делать теперь? Я с тобой жить не смогу, прикончу, – вяло причитал Коль, а сам все чувствовал и чувствовал ласковую, округлую, почти преданную тяжесть у себя на коленях.

– Кишка тонка, – отозвался скорди из-за окошка.

– Интераптор опять выну…

– Ну и что? Постою-постою… ты помрешь, придут ко мне и вставят.

– Ты до той поры устареешь, тебя на слом сдадут, – сказал Коль злорадно, – на переплавку.

– Не-а, меня в музей поставят, – возразил скорди. – Это, мол, самолетающий механизм, который выволок из болота Коля Кречмара, пережитка тяжелого прошлого, когда тот, воспылавши низменною страстию к девице Серафиме – а будь на ее месте какая другая, воспылал бы ровно так же – аки сатир колченогий бросался на нее неоднократно, но, достойный отпор получивши, задумал утопиться, и болото предпочел и реке, и озеру, ибо вода в них зело чиста, не для Кречмара, коий трясине зловонной да смрадной сродни. Во.