Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - [60]

— Какие?

— Если коротко, не сошлись характерами с председателем колхоза. Я вынуждена была уехать.

— Это не объяснение, Евгения Сергеевна. Председатель колхоза — не муж, чтобы бросать хорошее место из-за несходства характеров. Тут причина серьезнее должна быть. Или не хотите говорить правду? Напрасно. Мне необходимо знать все. — И опять ей послышался то ли намек в его словах, то ли какая-то недоговоренность.

Она понимала, что и м ничего не стоит выяснить абсолютно все, но поверят ли они, что произошло на самом деле, если выяснят сами? Раз скрывала правду, следовательно, в чем-то виновата… Не лучше ли действительно рассказать самой?..

Евгения Сергеевна все же с сомнением посмотрела на Фатеева. Он улыбался ей поощрительно, почти дружески, в какой-то момент даже показалось, что он, чуть прикрыв глаза, покивал едва заметно, как будто давал понять, что его не следует остерегаться, что ему нужно и можно верить.

И она решилась.

Выслушав внимательно ее рассказ (естественно, она умолчала о том, что отдала Якову Филипповичу часы и перстень, так же как и том, что знакома с Дмитрием Ивановичем…), Фатеев встал, прошелся от стола к двери, постоял там, прислушиваясь к чему-то, и вернулся обратно. Бурки его при ходьбе громко скрипели, и Евгения Сергеевна невольно отметила, что точно такие же бурки были у мужа.

— Это вся правда? — спросил он. — Поймите, я хочу вам помочь, но для этого я должен быть абсолютно уверен, что вы ничего не скрыли от меня. Учтите, на моем месте могут оказаться другие.

— Я догадалась, что вы хотите мне помочь, — сказала она, убежденная, что так оно и было, хотя за минуту до этого и мысли не допускала, что уполномоченный хочет ей помочь. Просто как-то сразу поверила в это.

— Хорошо, Евгения Сергеевна, будем считать, что мы откровенно побеседовали. Идите домой, мы дадим знать, когда вы понадобитесь.

— А как мне быть с пропиской и работой?

— Все будет в порядке, не волнуйтесь. Документы пока останутся у нас. Вы у знакомых остановились?

Вот что их интересует на самом деле, поняла она. Их интересует, нет ли у меня здесь знакомых. И с прежним страхом подумала, как бы они не докопались, что она знает Дмитрия Ивановича и что он передал письмо для Уварова. И еще подумала, что нет худа без добра: если бы она застала Уварова дома, если бы повидалась с ним, кто знает, чем бы теперь все кончилось.

— Вы хотите еще что-то сказать? — спросил Фатеев.

— Нет, ничего. А остановилась я не у знакомых, какие же у меня могут быть знакомые здесь?

— Мало ли.

— Совершенно случайно получилось с жильем. Дежурный на станции предложил остановиться у него.

— Это кто же у нас такой отзывчивый?

— Его зовут Алексей Григорьевич.

— Вам повезло, — удовлетворенно сказал Фатеев. — Это действительно порядочный человек.

В этот момент открылась дверь, в кабинет вошел военный, который привел сюда Евгению Сергеевну.

— Вы пока свободны, гражданка Воронцова, — сухим, официальным тоном сказал Фатеев.

XXV

ПОСЛЕДУЮЩИЕ три дня, пока Евгения Сергеевна ждала вызова к уполномоченному, показались ей вечностью. (Раньше, встречая такую фразу в книгах, она морщилась, а теперь поняла, что именно так и бывает, когда ждешь чего-то важного.) Она убедила себя, что Фатеев знает что-то о Васе, и потому нетерпение ее и тревога были заметны со стороны. Алексей Григорьевич, которому она не могла не рассказать о случившемся, успокаивал ее, но сам тоже тревожился: без направления из исполкома они не имели права пускать квартирантов. А Валентина Ивановна помалкивала, ни единым словом, ни единым жестом не выдала своего отношения, точно ее все это не касалось, хотя именно она, как выяснилось, была хозяйкой дома и, значит, спрос за нарушение порядка прежде всего с нее.

Наутро третьего дня этого невыносимого, мучительного ожидания, проходя мимо комнаты Валентины Ивановны, Евгения Сергеевна услышала какое-то странное бормотание. Она невольно задержалась и прислушалась…

— «…очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша. Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради…», — разобрала Евгения Сергеевна и, сообразив, что хозяйка молится, на цыпочках прошла к себе, никак не связав молитву Валентины Ивановны со своими делами.

У ее нетерпения и беспокойства была еще причина — не только невесть откуда взявшаяся уверенность, что уполномоченный знает что-то о муже: она не сомневалась, что они все тщательно проверят, для них это не составляет труда, и кто угадает, чем может закончиться эта проверка для нее. Ведь проверять будут сотрудники, которые работают в Радлове, а у Якова Филипповича в районе все свои, так что, почуяв неладное, он возьмет и заявит, что, боясь ответственности за нарушения, она сбежала. Мучаясь от незнания, Евгения Сергеевна выпустила из виду, что Яков Филиппович сказать этого не может, потому что многие видели, как ее провожала жена Якова Филипповича. К тому же он не менее, а более ее заинтересован в том, чтобы вся правда не всплыла наружу. Ее-то он мог запугать, наверное, мог и в тюрьму посадить, однако уполномоченные НКВД на местах никому не подчинялись, кроме своего начальства, а местные власти сами боялись их как огня.