Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - [57]
Не знаю, каким образом зимой с сорок второго на сорок третий мы уехали из деревни и оказались в Тавде, то есть именно там, где находился в лагере отец. Могу только догадываться, что, значит, у них с матерью была все-таки налажена какая-то связь. Теперь время от времени я вдруг собираюсь и еду в Тавду. (Когда бывает особенно тяжко, невыносимо жить, я зову жену переехать в Тавду насовсем, и, кажется, жена знает о Тавде не меньше, чем знаю я, хотя она-то там никогда не бывала.) Что-то тянет меня туда, какая-то поистине неведомая, мистическая сила. Ибо ничто ведь не роднит меня с этим городом, а место заключения отца вроде бы и не повод для ностальгии…
В одну из поездок в Тавду я и привез оттуда книжку, отрывок из которой привел. Любопытная, должен сказать, книжка. Из нее можно почерпнуть массу сведений, если сведения эти кому-нибудь нужны. Например, можно узнать, что по берегам «Тавды и ее притоков жили манси, известные в дореволюционной литературе как вогулы, а в более ранних источниках — югры», что «среди переселенцев много было белорусов из бывших Могилевской и Витебской губерний. Они основали ряд деревень в затавдинской части района, в том числе Герасимовку…»
В этом месте задержимся, прервем цитату. Вспомним, что именно в Герасимовке разыгралась одна из трагедий новейшей нашей истории…
«Герасимовка — родина героя пионера Павлика Морозова, павшего от рук кулаков во время коллективизации. В деревне организован колхоз, носящий его имя. Создан музей. Перед фасадом школы возвышается памятник герою…»
К этому нужно добавить, что в Тавде есть улица Павлика Морозова, а по городу еще не так давно бегали (возможно, и сейчас бегают) автобусы с красочной надписью: «Пионер Павлик Морозов».
Бывал я и в Герасимовке, видел памятник, у которого лежали живые цветы. Здесь, у этого памятника, ребят принимают в пионеры, и они дают торжественную клятву…
А я впервые здесь задумался о том, что, пожалуй, и не случайно трагедия эта свершилась вблизи города Тавды, потому что вся атмосфера этого края была (отчасти остается и теперь) как бы напитана арестантским духом, духом ГУЛАГа. Сколь бы красиво, сколь бы влюбленно автор книжки ни описывал Тавду и ее окрестности, известность городу принесло дело Павлика Морозова и лагеря, которые в действительности и составляли окрестный пейзаж. Суровый — это правда — климат очень даже удачно подходил для сселения сюда в начале тридцатых «раскулаченных)» (в Тавде их называли спецпереселенцами, у них был свой поселок, выгодно, кстати, отличавшийся своими добротными домами и рациональным хозяйствованием от так называемых «рабочих поселков» старого города), а позднее— для содержания политзаключенных. Да и почти не тронутая тайга, богатая столь необходимой стране древесиной, также удачно подходила для устройства лагерей с их дармовой рабсилой.
Увы, в книжке ни слова об этом.
В книжке живописуются, наравне с трудовыми буднями города, его действительно живописные окрестности. Упоминается и Белый Яр — место поистине сказочное, однако спросите любого местного жителя, что это за место такое, и вам ответят, не задумываясь, что там — лагерь.
Политзаключенных мы, разумеется, почти не видели— они все-таки в основном пребывали за высокими заборами. Зато политических ссыльных в городе было много, и если на улице встречался прилично одетый человек — всем было ясно, что это ссыльный. Даже некоторые руководящие должности районного масштаба занимали политические ссыльные. Возможно, начальство из местного управления лагерей было настроено либерально. Во всяком случае, наша семья столкнулась вплотную с этой либеральностью (об этом ниже), а мой отец, как я теперь знаю, работал, будучи подконвойным, техноруком — по-нынешнему главным инженером — огромной лесобиржи. Ссыльным во время войны был даже главный врач районной больницы. В Тавде была отличная футбольная команда, состоящая из зеков, и был прекрасный драматический театр (спектакли шли как раз в том здании, где проходил процесс над «убийцами» Павлика Морозова), в труппе которого состояли одни «враги народа», в том числе и знаменитые артисты. Я малевал для этого уникального театра афиши и знаю это наверняка. Спектакли шли все больше героико-патриотические, и особенно популярен был Константин Симонов. Вот интересно: знал ли он, где и кто играл в его пьесах?..
А еще в войну нагнали тьму-тьмущую узбеков — так называемая трудармия. Они бродили, точно тени, по городу в своих ватных халатах, никто их не обмундировывал, и каждое утро с улиц убирали трупы теплолюбивых южан.
В книжке и об этом ни слова. Надо думать, что это не наша история. А многие узбекские семьи и до сей поры, наверное, не знают, где лежат останки их отцов и дедов.
«Тавда — город леса…»
Это верно, хотя тайгу и повырубили изрядно, так что некогда знаменитый лесокомбинат, чуть ли не самый крупный в стране, несколько лет назад оказался в ведении местной, то есть областной, промышленности. Союзному министерству он стал не нужен.
Но Тавда — это и огромная братская могила политзаключенных, трудармейцев, спецпереселенцев. Братская могила человеческих судеб, в том числе и судьбы Павлика Морозова, ибо что может быть трагичней судьбы сына, предавшего отца?!
