Во имя жизни - [116]

— Ну я-то ожидала, что он о двух головах, — засмеялась мать.

— Помяните мое слово, — сказал отец, — молодой человек вернется. Так что, дорогая, держи свой чек наготове.

— Ох, знаю, — вздохнула мать. — Все они одинаковые. Сколько я их, таких, встречала! Сначала задирают нос, а потом приползают на коленях.

— Не умеют они ценить добро, которое им делаешь, — сказал отец. — Что бедные стоят за бедных, это логично. Но когда состоятельные люди, которым нет в этом никакой нужды, сил своих не жалея, хлопочут за бедных — это больше чем простая справедливость. А они еще твердят нам о социальной справедливости!

Я слушала, о чем говорят мои родные, и понимала, что уже никогда не смогу относиться с уважением ни к кому из них. Рассуждения Мона во время наших двух встреч не убедили меня в порочности общества. В этом убедила меня собственная семья, когда я услышала разговор на лужайке в воскресных сумерках. Я поняла, что уже нахожусь по другую сторону баррикад.

Ну правда же, я в полном порядке, дайте мне досказать. Мне надо выговориться. После того воскресенья я больше всего боялась, что Мон снова придет. Если он явится — выйдет, что отец прав. А уж тогда мне совсем не во что будет верить.

Поэтому после того воскресенья я каждый день молилась — молилась, чтоб он не пришел. Каждый день я о нем думала — в надежде, что никогда его больше не увижу.

Так что можете себе представить, как скверно стало у меня на душе, когда чуть больше чем через неделю я застала его на нашей лужайке.

Я холодно смотрела на него, пока горничная не оставила нас вдвоем.

— Вернулся, значит, — сказала я.

— А что делать, — ответил Мон.

— Матери нет дома. Ничего, я знаю, куда она положила чек.

— Какой еще чек? — удивился он.

— Который она обещала. Ты же за чеком вернулся?

— Спятила! За тобой я вернулся!

— За мной?!

— За тобой. Я с того воскресенья только о тебе и думал. Кажется, я в тебя влюбился. Нет, точно: я тебя люблю.

— Ты что, чокнулся?!

— В жизни не был нормальней, чем сейчас. И я делаю тебе предложение: бросай все это и пойдем со мной. Куда — сама знаешь, я могу забрать тебя только в трущобы Тондо. Зато я знаю, что, если я тебя позову, ты пойдешь со мной. Я уверен в этом, как ни в чем и никогда!

И знаете, пока я стояла разинув рот, я вдруг поняла, что он прав. Все время я молилась, чтоб он не приходил, а надеялась я как раз на это — что придет и позовет с собой.

Я — вот просто так — протянула ему руку, и мы ушли. Его такси стояло перед домом. Мы сели и уехали в Тондо. Сначала мы поселились с его семьей, а потом его отец и брат помогли нам соорудить отдельную хибару. Эта хибара и стала моим домом на год — на год моей жизни!

Господи, не карай меня за это счастье!

Что? Как повела себя моя семья? Ну конечно же, меня старались вернуть домой. Прямо на другое утро они разыскали меня в Тондо. О, держались они мило и обходительно, как всегда. Мать чуточку посмеялась над тем, что она назвала моей «маленькой эскападой», а отец сказал, даю честное слово, что я тебя не отшлепаю, когда мы вернемся домой.

— Куда это — домой? — спросила я. — Я дома. Здесь мой дом.— Я им объяснила, что Мон — мой муж, а его семья теперь моя семья.

Мать улыбнулась, ну такой терпеливой улыбкой, и спросила, как может Мон быть моим мужем, если мы не венчаны, а обвенчаться нам нельзя без родительского согласия. Поскольку и Мон, и я, мы оба, несовершеннолетние.

— Человек, которого я люблю, — мой муж, — сказала я матери. — Раз я люблю Мона, значит, он мой муж.

Хоть бы мы сто раз повенчались, он от этого не станет мне мужем больше, чем сейчас.

Отец рассмеялся, ну таким естественным смехом, и сказал, что Мона можно арестовать за похищение и изнасилование.

— Тогда придется тебе сделать так, чтобы меня тоже арестовали, — заявила я, — потому что я все равно пойду за Моном, куда бы его ни забрали. В тюрьму так в тюрьму. Все газеты напишут, что ваша дочь, ученица школы Ледимаунт, сидит в тюрьме! Вы ведь сами не захотите скандала.

Это их немного вывело из себя.

Мать обвела взглядом халупу и решила:

— Даю тебе неделю, моя девочка. Неделька в этом свинарнике, стирка собственными руками, и ты как миленькая прибежишь домой.

Я так глянула на них, что им пришлось убраться.

А Мон все это время стоял рядом. Они на него смотрели, они ему улыбались, но ни разу не обратились к нему. Я знала, что Мон для них просто не существует как человек. Он — нечто неодушевленное, некое неудобство, абстракция. Мон — просто бедняк, или человек из народа, или молодой радикал, или коммунист. Для людей с деньгами те, у кого денег нет, не люди.

Когда мои родители отбыли, Мон спросил, уверена ли я, что не хочу вернуться к ним.

— Уверена, как ни в чем и никогда! — ответила я со смехом, стараясь воспроизвести интонацию, с которой он произнес эти слова.

— Они могут оказаться правы, — сказал Мон. — Неделя в этом «свинарнике», и тебя затошнит.

— Ну так дай мне эту неделю, — попросила я. — Испытай меня этой неделей. Если через неделю затошнит — никто ни на кого не в обиде. Но если неделя пройдет, а я захочу остаться, тогда, друг, тебе придется на мне жениться.

— Как мы можем пожениться, — простонал Мон, — когда ты отлично знаешь, что они никогда не дадут согласия.