Во имя истины и добродетели - [36]
Сократ же, сидевший в это время у портика, на агоре, и занятый беседой с Эсхином и Симмием, увидев Ферамена, в окружении усиленной охраны ведомого в тюрьму, кинулся с обоими учениками к нему и, громко созывая граждан на помощь, пытался вырвать узника из рук тюремных стражей. Но Ферамен, примеры стойкости бравший с Сократа и мужественно сносивший приговор тиранов, сказал:
— Я глубоко тронут, друзья, вашей дружбой ко мне и мужеством вашим. Но для меня было бы величайшим несчастьем, если бы я оказался виновником смерти столь благородных людей. Прощайте!
И Сократ с учениками, не видя помощи запуганных граждан, отступились от стражников.
И, услыхав затем, что смерть встретил Ферамен спокойно и даже насмешливо, что, осушив бокал с цикутой, он выплеснул остатки отравы на пол, как делают возлияние богам афиняне на веселых пирушках, сказав при этом: «Это я дарю моему ненаглядному Критию!» — узнав об этом, восхитился Сократ стойкостью Ферамена и заметил друзьям:
— Он был не только «прекрасным и добрым»[150], и не только мудрым государственным мужем, он был к тому же самым мужественным в сопротивлении беззаконию, а это важнее всего в добродетели! Мир праху его!..
И в ту же пору напасть пристала к доброму другу Сократа, Критону, кто в самые черные дни войны и блокады не раз спасал Сократову семью от голода. Напасть же заключалась в том, что начали преследовать его сикофанты Крития; и седобородый, лысоватый уже от прожитых лет, но моложавый лицом Критон признался однажды Сократу:
— Одолевают меня сикофанты, Сократ, спасу от них нет. Куда ни пойдешь, они за мной увяжутся. Где ни присядешь — и тут же они. То попрошайкой прикинутся, то затешутся среди гостей хозяина, пригласившего меня на обед, то нагло лезут в друзья, оглядываясь но сторонам, и нашептывают на ухо мне проклятия Критию, печалясь об утраченной нами свободе. Играют простачков, мошенники, не хуже актеров, и все это затем, чтобы выудить у меня ненароком какое-либо неосторожное слово. Я уж и на улицу боюсь выйти…
И сказал Сократ добродушно:
— Я думаю, Критон, что зарятся эти волки на твое немалое богатство. Но разве ты, как добрый хозяин, не вправе заиметь хорошего волкодава для спасения стада от своры волков?
Критон же, послушавшись совета, пригласил к себе знакомца одного, помогавшего ему в торговом деле, Архидема, человека молодого и смышленого и немало к тому же обязанного хозяину за милости с его стороны, и предложил ему стать «волкодавом». И, согласившись, выказал Архидем такое рвение на новом поприще, что, затесавшись в ряды сикофантов и открывши множество совершенных ими преступлений и имена оклеветанных ими, очень скоро заставил их прекратить преследование своего хозяина, а самого главного из них, которому разоблачение его делишек грозило телесным наказанием и крупным денежным штрафом, вынудил не только отступиться от Критона, но внести еще и откупную плату самому «волкодаву»… И Сократ, узнав, чем кончилось противоборство волков с «волкодавом», долго, до слез, хохотал и радовался за Критона…
Сократ же не был столь осторожен на слово, как Притон, и, слишком часто подвергая себя опасности быть подслушанным, не уберегся от доносительства. Однажды, уподобив в споре Крития негодному пастуху, спросил Сократ: «Пастух ли тот, кто уменьшает стадо?»… — и сикофанты немедля донесли о прозрачном намеке главе тиранов. В другой раз, узнав, что Критий вовлекает в свои гульбища афинских юношей, тем самым склоняя их к пороку, Сократ назвал его «свиньей», — и это тоже донесли хозяину. И, затаивши злобу на неугомонного старика, которому минуло в эту пору шестьдесят пять лет, вызвал его к тиранам сам Критий с помощником по особым делам Хариклом, и спросил, знает ли он о только что оглашенном законе, запрещающем беседы философов с молодежью. И Сократ сказал:
— Слыхать-то я слыхал о таком законе, да только хотел бы уточнить содержание запрета, чтобы правильней его исполнять…
И лупоглазый Харикл сказал:
— Мы готовы дать тебе любые разъяснения. Спрашивай!
И Сократ спросил, глядя на Крития, в свои пятьдесят с небольшим похожего на дряхлого старика от желчной подозрительности и пороков:
— Касаясь искусства речи, запрещает этот закон истинные суждения или ложные?..
И, усмехнувшись, промолчал Критий, ответил же Сократу Харикл:
— Да как ты не поймешь, что тебе запрещено отныне вести любые беседы с молодыми людьми!
— Хорошо, — сказал Сократ, — в таком случае чтобы не было у меня и здесь сомнений, то определите, до которого года нужно считать человека молодым?
— Пока у человека, — с важностью ответил Харикл, — по незрелости его рассудка, нет права выступать в совете. То есть тебе запрещено вести беседы с людьми моложе тридцати лет!
— Значит ли это, — спросил Сократ, — что если человек моложе тридцати продает что-нибудь, то и тогда мне не спрашивать, почем он продает?
— Об этом можешь спрашивать…
— А если юноша спросит меня, и я буду знать, где живет Харикл, отвечать мне или нет?
— Конечно, отвечать. Но ведь твои расспросы и ответы совсем другого рода! — И Харикл подозрительно прищурил мутный глаз.
И Критий, видя, что помощнику морочат голову, сказал, кольнув Сократа желчным взглядом:
