Во имя истины и добродетели - [26]
Глава пятая
«Я ЗНАЮ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ»
Сократ был изумлен, узнав, что бог мудрости присвоил ему прозвище мудреца.
М. Монтень
Вновь зеленели на опустошенных улицах посадки лавра, тамариска, пиний и олив, оживлялась суетой и красками товаров богатевшая базарная торговля; и солнце, поднявшись из-за моря, уже не пугало людей ожиданием нового дня страданий и мрачных вестей; и дымились в храмах жертвоприношения богам за ниспосланный мир.
И, молясь светилу, радовался и Сократ приметам мирной жизни: неожиданному крику петуха на зорьке, трубному гласу осла в своем сарае, смеху ребятишек, бегавших взапуски по дворам, пригожести и добронравию — в покойную Мирто — Лампрокла, ходившего уже в гимнасий, даже вздорному ворчанию жены, ибо тяготы голодной жизни, иссушив Ксантиппу, сделали ее сварливой, как мегера[113].
И, выходя на улицу, на агору, бывая на народе, тихонько ликовал Сократ, что в жизни афинян все большие права приобретает разум, а слепые страсти прячутся на дно души. И, в былую пору общего жестокосердия совсем уж было разуверившись в разумном слове, вновь воспрянул философский дух Сократа и, воспрянув, подтолкнул его на прежнее деяние. И снова в потертом плаще или хитоне, босой, непритязательный к пище и удобствам, бродил Сократ по городу и бесконечными беседами склонял умы сограждан к знанию, а их сердца — к добру.
Как и прежде, шествовали за Сократом, слушая, запоминая и учась искусству Сократовой диалектики, его друзья, вернувшиеся здравыми с войны: Критон, Эсхин, Симон, Антисфен и трое новых — фиванец[114] Симмий, киренец[115] Аристипп и афинянин Херефонт, Алкивиад же редко появлялся среди них, предпочитая время проводить в увеселениях. Но однажды ни свет ни заря он явился в дом к Сократу.
Сократ же, как всегда, поднявшись с восходом солнца и выйдя в исподнем из-под летнего навеса, где еще спали Ксантиппа и Лампрокл, оборотился на восток, алевший восходом, и, помолившись светилу, выглянувшему из-за крыш, вернулся назад. И, склонившись над Ксантиппой, от доброго расположения вскричал Сократ петухом. Ксантиппа же, испуганно вскочив, набросилась на мужа с бранью:
— Чтоб тебе провалиться с твоим дурачеством! — И бросила в Сократа башмаком.
Сократ же, рассмеявшись, сказал:
— Вот теперь и вправду наступило утро! Полей-ка мне воды, Ксантиппа. — И, отойдя к тутовнику, возле которого стояли ведра с водой, согнулся в ожидании.
Ксантиппа же, одергивая пеплос и закидывая за плечо свои длинные полуседые волосы, не унялась:
— Полей! Подай! Принеси! Нашел дармовую рабу! — И, схватив ведро с водой, со злостью выплеснула ее на голую спину мужа.
И сказал Сократ добродушно:
— Так я и знал, Ксантиппа: у тебя сперва гром, а после — дождь. — И, сгоняя воду с лица и груди, радостно крякнул: — Хорошо! Недаром Фалес[116] утверждал, что вода — основа жизни…
— Только и забот у тебя: умыться, пожрать да целыми днями шататься по базару от безделья! — И, нырнув под навес, Ксантиппа сдернула с Лампрокла покрывало. — Подымайся, соня несчастный! Разве ты забыл, что в Гуди пора заняться виноградником!
Сократ же, растирая полотенцем свое плотное, иссеченное шрамами тело, спросил лукаво:
— Знаешь ли ты, что такое безделье, женщина?
И Ксантиппа, оправлявшая постели, сказала, косясь на заспанного пасынка, бредущего к ведрам с водой:
— Поживей не можешь?! — После чего ответила мужу: — Безделье — это все равно что дармоедство, непутевая твоя голова!
И сказал Сократ улыбаясь:
— Нет, Ксантиппа. Бездельное время — это сестра свободы. А знаешь ли, что такое свобода?
Ксантиппа же, ополаскивая лицо водой, сказала:
— Ты сам сказал — сестра бездолья!
— Нет, Ксантиппа, свобода — это мать философии.
И, ставя на стол тяжелые кружки, амфору с козьим молоком и блюдо с кукурузными лепешками, ответила Ксантиппа:
— Да уж языком трепать ты умеешь!
— Было бы плохо, если бы я не умел этого делать, — сказал Сократ, садясь за стол возле сына. — Ведь теперь язык — мое единственное оружие.
— Да много ли ты заработал своим оружием! — возмутилась жена, наполнив кружки молоком. — Ты ни единой драхмы в дом не принес! А мое оружие пот! — Ксантиппа показала жилистые руки. — Вот этими руками я целыми днями пластаю в саду и в огороде, за вами с Лампроклом хожу, как за малыми детьми. Да вы бы с голоду сдохли, если бы не это вот оружие! Ты же, хоть в войну, хоть теперь, воды ведра не принесешь. Плетень вон завалился — не поправишь! Чтоб ты лопнул со своей философией! — И, завернув с собой лепешки в холстину, кинулась Ксантиппа в сарай, чтобы взять бечевку для подвязывания лозы.
Тут-то и появился в распахнутой калитке Алкивиад в своем лазурном хитоне с египетским орнаментом и весело сказал, помахивая эбеновым посохом:
— Мир дому твоему, Сократ!
