Во имя Чести и России - [76]

Но, вот, экипаж остановился. Дверь отворилась, и кучер помог ей сойти на землю. Дом, в который ввели ее, находился, по-видимому, в одном из предместий Парижа, и здесь было непривычно тихо. Черный человек, так и не нарушивший молчания, проводил ее в небольшую комнату, где Аврора с удивлением обнаружила приготовленную ванну, гардероб, трюмо с привлекательными для любой женщины баночками и флакончиками, и двух горничных, которые, также не произнося ни слова, принялись проворно раздевать ее, едва лишь за незнакомцем затворилась дверь.

– Да что здесь происходит, черт побери?! – закричала вконец выведенная из себя пыткой молчания Аврора, пытаясь вырваться из рук горничных. Но те хорошо знали свое дело, и через несколько минут она уже сидела в ванной, натираемая ароматным бальзамом.

Такие приготовления окончательно убедили Аврору в том, что ей уготована судьба Лили, и она мысленно прокляла самыми страшными проклятиями папашу, обрюхатившего и бросившего мать… Мать, спившуюся и не нашедшую в себе сил защитить дочь… Деда, проклявшего мать из верности моисееву закону, а того больше от истинно ростовщической жадности… Того старого борова, что сделал из нее, тринадцатилетней голодной девчонки, проститутку… Мамашу Терсо, торговавшей ею все минувшие с той поры годы… И всех… Всех… Черного человека… Кучера… Горничных…

Пока Аврора вспоминала всю свою горькую и мерзкую жизнь, ее, омытую и аккуратно причесанную, облачили в дорогое и очень красивое, ничуть не вульгарное платье. Увидев свое отражение в зеркале, пленница ненадолго забыла о мрачных мыслях: на нее смотрела не куртизанка из салона мамаши Терсо, а… знатная дама! Какие обычно сидят в лучших ложах театра! Жемчужное ожерелье и серьги довершили сходство.

По завершении наряда черный человек провел Аврору по темному коридору в продолговатую, ярко освещенную залу, посреди которой стоял длинный стол, накрытый для ужина на две персоны. За столом сидел мужчина лет тридцати пяти – сорока, сухопарый, с тонким, довольно привлекательным лицом. Он сделал едва заметный знак рукой, и черный человек исчез. Аврора же осталась стоять, словно окаменев. Странный человек смотрел на нее немигающим взглядом темных глаз, точно изучая. Взгляд этот был столь пристальным, что Авроре почудилась, будто она осталась перед ним вовсе без одежды. И даже хуже. Вовсе без одежды ей доводилось бывать и не перед одной парой глаз… А здесь… Словно бы и кожи не было на ней, а смотрел этот человек прямо в душу ее.

– Да, – наконец, удовлетворенно произнес он. – Я не ошибся. Так значительно лучше. Это – то, что нужно.

Услышав его спокойный, чуть надтреснутый голос, Аврора вздрогнула. Заметив это, незнакомец улыбнулся:

– Не бойся, дитя мое. Здесь тебе никто не причинит зла. И довольно стоять на пороге. Садись к столу.

Аврора нерешительно приблизилась и опустилась на стул напротив хозяина. Тот позвонил в колокольчик, и возвратившийся черный человек наполнил вином оба бокала, положил на тарелки неведомое ароматное кушанье, от запаха которого у голодной Авроры засосало под ложечкой. Не удержавшись, она рукой выхватила первый попавшийся кусок и с наслаждением проглотила его. Многозначительный взгляд хозяина дал ей понять, что так поступать не следовало…

– Дитя мое, в порядочном обществе, где, как я надеюсь, тебе придется бывать, для еды полагаются вилки, ножи и ложки. Впрочем, у тебя будет время изучить сложности этикета и научиться говорить…

– Научиться говорить? – усмехнулась Аврора, беспечно опорожнив свой бокал. – А я, по-вашему, что, мычу, как корова?

– Ты делаешь нечто гораздо худшее. Бог дал человеку великий дар – Слово. А человек обратил это слово в брань, в скабрезность… В нечто, чего один звук непереносим для уха.

– Что вам от меня надо, черт побери? – нахмурилась Аврора. – И кто вы, наконец, такой?

– Ты можешь называть меня Альфонсо. Пока для тебя этого довольно. А как твое имя?

– Аврора! – гордо представилась она, приняв одну из тех вызывающе-соблазнительных поз, что неизменно вызывали вожделение в глазах мужчин.

Но «итальянец» остался бесстрастен.

– Эти позы тебе придется до времени приберечь, – холодно сказал он. – Меня ты не интересуешь. И я все-таки просил бы тебя назвать свое имя, а не кличку, которую ты носила в притоне.

– Меня зовут Лея… – как-то вдруг обмякнув, отозвалась Аврора.

– Лея… Кто была твоя мать?

– Она… Она делала шляпки… Сначала…

– А потом?

– А потом проклятое вино свело ее с ума!

– А твой отец?

– Я его никогда не видела. Мать говорила – из благородных… Он уехал в Англию, обещал вернуться и жениться. Моя несчастная мать до последнего дня ждала, что этот сукин сын вернется!

– Быть может, он погиб?

– Как же! Такие негодяи не гибнут, а губят других…

Альфонсо помолчал несколько мгновений, затем спросил:

– Сколько тебе лет, дитя мое?

– Девятнадцать!

– Только-то… – вздохнул хозяин. – И сколько ты у мамаши Терсо?

– Пять лет, с тех пор, как умерла мать…

– Да… В сущности, варварство европейское во многом ничем не уступает варварству азиатскому, – заметил Альфонсо. – Скажи мне, Лея, хотела бы ты жить иной жизнью?

– Это какой же? – прищурилась Лея. – Если прачкой или чем-то еще, то не хочу.