Во имя человека - [6]

Являясь утром в больницу, хирург испытующе разглядывал лица сотрудников, стараясь прочесть в них ответ на томившие его опасения.

«Что с больными? – спрашивал его взволнованный взор. – Не было ли шока, все ли благополучно?»

«Я знаю одного лишь тирана, – мог бы сказать Вишневский, – это тихий голос моей собственной совести».

«Мы избавляем больного от одного страдания, – пришел к заключению ученый, – но отравленные люди становятся жертвой враждебной силы, заключенной в наркозе. Недопустимо, чтобы жизнь человека продолжала зависеть от случая».

Местное обезболивание

Кто мог подумать, что мечта человечества победить боль так удивительно осуществится! Тысячелетиями искали люди средства ослабить муки больного на операционном столе. Они верили, что инструменты, покрытые жиром, выкованные из золота или серебра, облегчают страдания; хирурги приписывали крокодильему салу, высушенному в порошок, благодетельные свойства анестезии, видели в листьях кустарника кока, растущего в Перу и Боливии, «божественный дар насыщать голодных, придавать силы усталым, избавлять несчастных от болей». Чтобы сделать больного нечувствительным к ножу, его опьяняли вином, пускали ему кровь до глубокого обморока, затягивали на шее петлю до потери сознания. Потоки крови и могильные холмы вели человечество к современной анестезии.

Изверившаяся медицина устами хирурга Вельпо заявила: «Боль и нож – неотделимые друг от друга понятия. Больной и хирург должны с этим свыкнуться. Было бы химерой думать о чем-либо ином».

Хирурги решительно восставали против всякой системы обезболивания, настаивая на своем праве оперировать больных, находящихся в полном сознании. «Боль, – утверждали они, – могучий союзник врача. Она подсказывает правильное поведение больному в момент операции: сдерживает беспокойных, вынуждая их беречь свои силы, ограничивает упрямых требованиями больного организма. Боль – жестокий и полезный закон, она будит в человеке нравственные начала. В воспоминаниях о собственной боли, физической или душевной, лежат корни сострадания и любви к человечеству…»

Даже знаменитый Пирогов, впервые применивший на фронте наркоз, писал: «Делать операцию над человеком, находящимся в состоянии бесчувствия, – обязанность неприятная для хирурга, который присутствием духа, здравым суждением и привычкой успел в себе победить восприимчивость к крикам и воплям больных…» Иначе говоря, ожесточив свое сердце, лишив его сочувствия, хирурги восстали против попыток обесценить это достоинство в их искусстве.

И еще одного преимущества лишало врачей обезболивание. Пока перед ними лежал страдающий больной, способности хирурга определялись его умением оперировать как можно быстрей. Ловкачи удаляли в две минуты конечность, извлекали камень из желчного протока за двадцать минут. При наркозе такого рода искусство излишне, одинаково излишне, как и выработанное, практикой равнодушие к стенаниям больного…

Вопреки всему, наркоз занял в практике прочное место. Прошло немного времени, и спасительное средство обнаружило свои печальные свойства. Невинное усыпление на самом деле оказалось жестоким ударом по нервной системе, травмой, которая не проходит без следа. Только скудостью знаний о процессах, текущих в организме, можно объяснить, что не всегда обнаруживаются гибельные последствия наркоза. И хлороформ и эфир проявили себя как яды, нередко отзываясь на дыхательных путях, на печени и почках, вызывая заболевания и смерть.

На операционном столе лежали теперь не один, а двое больных. Один принес свои страдания извне, а другого привел врач в тяжелое состояние. Именно этот второй больной требовал к себе серьезного внимания хирурга. Из всей центральной нервной системы в нем бодрствовал лишь раздраженный наркозом продолговатый мозг. От него сейчас зависела жизнь больного. Он мог в любое мгновение выключить дыхательный центр или парализовать сердечную мышцу. Кислород в этом случае продолжал бы поступать в организм, где сердце перестало биться. И еще так; сердечная мышца продолжала бы выбрасывать кровь, но, не обновленная дыханием, она была бы бессильна спасти организм. В такие минуты взволнованный врач спешит впрыснуть больному под кожу эфир, стрихнин, аммиак или алкоголь, пытаясь ядами устранить влияние яда. У каждого хирурга свои средства воздействия, созданные им в минуты отчаяния. Один перевертывает больного головой вниз, стегает его нервы электрическим током, ставит клистиры из водки и горячей воды. Другой поколачивает отравленного рукой или мокрым полотенцем, щекочет в носу, кладет лед на прямую кишку. Третий в отчаянии рассекает больному дыхательное горло, разрезает грудную клетку и принимается рукой массировать сердце. Все стремятся подействовать на центры дыхания и кровообращения, но никто толком не знает, как этого добиться.

Спасительный наркоз завел хирургию в тупик.

В конце прошлого века Карл-Людвиг Шлейх, талантливый хирург и патологоанатом, открыл способ обезболивания при операции. Он оперировал больных, не усыпляя их. Обильно смачивая ткани после каждого разреза раствором кокаина и поваренной соли, он лишал нервы чувствительности. Слабая концентрация кокаина отнимала его губительные свойства – вызывать осложнения и смерть.