Во имя человека - [2]

Сделал еще несколько циклов и услышал у себя за спиной неторопливо-насмешливый голос Игната:

— Здорово, механик.

Выбросил пар, — в ушах зазвенело от тишины, — оглянулся. Высокий и широкоплечий, весь подбористо-ловкий, Игнат улыбался мне. Я тоже улыбнулся, кивнул ему, с удовольствием увидел его большие, остро поблескивавшие глаза в девичьи пышных ресницах, прямой нос с четко очерченными ноздрями, пышную волнистую шапку черных волос; на щеках они переходили в продолговатые, аккуратно подстриженные бачки. Даже вспомнилось мне восхищенное Санькино:

— Игнат — вылитый гусар из «Войны и мира!»

Он пристально посмотрел на меня, я понял, вздохнул:

— Последи за лентой тормоза подъема.

Работа была такой напряженной, что лента дымила уже третью смену, а мы никак не могли выбрать время, чтобы сменить ее.

Игнат кивнул, мельком оглядел лебедку, машину, показания манометра и водомера, чуть задержался глазами на Саньке, усмехнулся:

— Народишку разного понаехало, добегается она на свои танцы!

— Могу, конечно, предупредить, да ведь скучно ей здесь, в лесу.

В глухой тишине особенно пронзительным показался сигнал самосвала. Игнат не двигался, спокойно смотрел на меня.

— Сегодня утром, пока ты отсыпался, детинушка, опять дали радиограмму, обещали с ночной баржой прислать, — сказал я; у нас кончался сахар да и консервы были на исходе.

Опять настойчиво прогудел самосвал.

— Ладно, пойду к хозяину, — Игнат прищурился, поведя плечами, гибко изогнувшись, осторожно обошел Саньку, уже в дверях обернулся: — Ты не знаешь, когда мой дедушка выспится? Никуда не ходит человек, после смены только ест да спит. Больной, может? — И, не ожидая моего ответа, сбежал на понтон.

Кочегаром у Игната был пятидесятилетний Смоликов, молчаливый нескладный верзила, работавший однако хорошо и старательно.

Хозяином Игнат иронически называл начальника клиентурского причала суетливого Мирошникова. Каждый крановщик, вступая на смену, должен был расписаться у него в сменном журнале.

Делая поворот, я видел, как Игнат легко, не держась за перила, взбежал по трапу с понтона на кромку берега, ушел. Хотя у берега было и глубоко, но нам не удалось поставить понтон крана вплотную к нему. При погрузке гранитных глыб некоторые из них сорвались со стропов и лежали сейчас под обрывом, чуть покрытые водой. А главное, берег возвышался над водой на десять метров, палуба понтона, на которой крепился второй конец трапа, — всего на полтора метра, и хотя понтон стоял метрах в семи от берега, трап лежал очень круто, почти под сорок пять градусов. Поэтому нам пришлось с одной его стороны укрепить перила.

Услышав шум за спиной, я обернулся. Смоликов кивнул мне, здороваясь. Лицо его было по-обычному сонным, но он уже шуровал в топке, стараясь не разбудить Саньку. И я кивнул ему в ответ, не останавливая движения крана.

Когда высыпал очередной грейфер песка в кузов самосвала, вдруг увидел у трапа, ведущего с берега на понтон, худощавую мальчишескую фигурку в ватнике. Человек быстро поднялся с корточек, исчез, не обернувшись ко мне. Все произошло так быстро, будто примерещилось мне в таинственном свете прожектора, бросавшего причудливые изломанные тени от малейших неровностей на берегу.

На следующем цикле я все-таки внимательно оглядел трап. Нижний конец его, упиравшийся в палубу понтона, не был виден, его закрывала высокая каюта понтона. Верхний виднелся на своем обычном месте, был закреплен за бревно на кромке берега.

Широченная выпуклая палуба баржи, почти освобожденная от песка, по-прежнему залитая светом лампочек, напоминала теперь в густой темноте, подступившей к ее бортам, гигантский опустевший танцевальный зал. Люди уже ушли, и музыка перестала играть, а свет забыли выключить…

Неся к берегу предпоследнюю порцию песка, я снова увидел Игната. Он шел по берегу к трапу, ведущему на понтон, стройный, подобранный. Хороший парень Игнат! Хоть и не просто мне с ним — из-за Кати.

Игнат встретился со мной глазами, кивнул мне, улыбнулся… Вот именно таким он и запомнился мне!

Уже снова поворачиваясь к барже, я мельком заметил, что Игнат вскочил на бревна, махнул мне рукой, побежал по крутому трапу на понтон, тотчас пропал за крышей его каюты.

Я, стараясь забрать весь песок с палубы, накрыл разинутыми челюстями грейфера последнюю кучу его; осторожно включил механизм замыкания челюстей, чтобы острые кромки их, скользя по палубе баржи, не повредили ее; челюсти сомкнулись, грейфер поплыл вверх, песка на палубе не осталось. Шкипер и матросы баржи помахали мне руками… А в густой и будто на ощупь плотной темноте, скрывавшей и реку, и противоположный берег, уже светился разноцветными огнями, клубился оранжевым паром, низко и басовито шипел буксир, подводивший к причалу новую баржу с песком. Поставив ее, он должен увести разгруженную.

Рядом с последним самосвалом стоял Мирошников. И когда я высыпал песок, и самосвал натужно двинулся от берега, я выбросил пар. В наступившей тишине раздался голос Мирошникова:

— Классно работнул, Серега! — Его длинное худое лицо с маленькими бегающими глазками, тонким и кривым носом, узкими губами по-всегдашнему беспокойно; руки Мирошников засунул в рукава, сложил их на животе, меховая ушанка сидела на голове косо и смешно. По своей обычной подвижности беспорядочно переступил ногами, крикнул уже сердито: «Сейчас новую баржу поставят, чтобы Игнат сразу начинал!..»