Во что я верю - [21]

И если не все друзья Паскаля могли познать ту радость, те слезы радости, которые он пролил в ту незабываемую ночь, то все по крайней мере могли участвовать в большей или меньшей степени, кто как мог, в таком покое, который он им обещал. Воспоминание об этих слезах радости, об этом покое сохранилось благодаря собственноручной записи Паскаля, которую он носил зашитой в свою одежду и которая дошла до нас. Что же это за памятка, за пергамент, за документ? Талисман[12], амулет, при виде которого серьезные люди могут пожать плечами. Поль Валери с жалостью и раздражением говорит об этом Паскале: «он растрачивает себя на вшивание бумажек в карманы, когда надо приумножать славу Франции, разрабатывая дифференциальное исчисление». Я отношусь к тем людям, которых ничуть не возмущает этот пергамент. Он дошел до нас через

  

72

три столетия как документ, подписанный доктором Фаустом, только на сей раз Фаустом-христианином; и он подписывал этот документ не с духом тьмы, а с Вечной Любовью.

Талисман, амулет. Удивительно, что в авангарде моего поколения потомки Лотреамона и Рембо упорно старались бежать от реального мира в подсознание и сны, что наркотики доводили нас до самоубийства и безумия, — а мы, литературный арьергард, духовные сыновья Паскаля, держали в руках амулет не для того, чтобы бежать с его помощью от действительности, но чтобы достигнуть высшей действительности; не для того, чтобы изменить жизнь, но для того, чтобы изменить образ жизни, благодаря непрестанным усилиям к самоусовершенствованию.

Сопоставляя тексты, я, впрочем, мог бы доказать, что расстояние между этим арьергардом и авангардом не столь уж велико и что в ответ на некоторые вспышки молний мысли Паскаля на другом конце горизонта сверкают молнии Артура Рембо.

Паскаль не моралист, старающийся сделать нас добродетельными во имя принципов выработанных данной системой. Сын Человеческий , Который любит Паскаля и Которого любит Паскаль, ведет его от ясель к кресту, по путям, известным им обоим. «Я люблю бедность, ибо Он возлюбил ее».

Я готов признать с совершенным смирением, что если речь идет об этом пергаменте, об этом талисмане, то нам не грозит возможность найти подобный ему в подкладке профессорских мантий философов, -пришедших после Паскаля. К тому же, почти все они отказали Паскалю в чести принять его в свой круг. В их глазах Паскаль не является философом, так же как он не является богословом для докторов богословия. Ну, что ж! Я согласен с ними, они правы. Нет, он не похож на философов; а по мнению

73

Поля Валери, этот человек, верящий, что истина существует и что она — Личность, является даже их полной противоположностью; этот человек, утверждавший, что он знает, в чем истина, и пытавшийся убедить в этом других, причем он делал это не туманным, требующим посвящения в его тайны языком, но языком человека образованного, языком понятным каждому образованному человеку, самым точным и чистым, каким когда-либо говорили во Франции; при этом он никогда ни на шаг не отдалялся от людей, которых хотел убедить, от людей таких, какими их сформировала природа и обычаи. «Он исключительно хорошо видит то, что видит каждый встречный», — презрительно замечает Валери. Да, конечно! Но если именно в этом и заключается гениальность? Это и является в Паскале камнем преткновения и вызывает жалость профессиональных философов. Вызывает их жалость, но в то же время и возмущает. Преступление Паскаля, по их мнению, заключалось в том, что он старался нас запугать, что для достижения своих целей он поддерживал в нас тревогу. Будто эта тревога не жила в каждом из нас! Нет, не Паскаль терзал нас угрызениями совести, хотя правда, он искал причины этих мук и подсказывал нам целебные средства. Может быть, его мучило большее беспокойство, чем любого из нас? И почему бы это было? Он знал, что он любим, что капля крови Христовой была пролита за него. Он познал чувство уверенности, радости, покоя, «победного упоения благодатью».

Если бы через сто лет нашлись люди, которые воздали бы должное Паскалю, как это торжественно сделали мы однажды вечером в 1962 г. в старой Сорбонне ! Если бы среди них был старик, который бы порадовался, что мог ответить вместе с Паскалем и благодаря ему на вопрос Христа, заданный Им Своим близким, когда почти все отошли от Него: «Может быть, и вы хотите оставить Меня?» Если говорить обо мне, то я один могу оценить, как сильно способ-

74

ствовали «Мысли и творения» Паскаля тому, что молодежь моего поколения не отошла от веры. Так спасибо же тебе, Паскаль, от имени всех тех, кто остался верен. Они остались верны, полагаясь не только на доводы сердца. Они покорились очевидности, очевидной правде, бьющей в глаза из слов, написанных на клочке бумаги, зашитом в подкладке камзола: «Величие души человеческой». Да — и величие человеческого духа. «Все тела... не могут сравниться по ценности ни с одним умом; все тела и все умы, вместе взятые, не стоят малейшего трепета сверхъестественной любви...» Вот так Блэз Паскаль опережает нас на дороге, ведущей вверх, поднимающей тела до уровня разума, а разум до Вечной Любви.