Внутренняя сторона ветра - [14]

– Конь о четырех ногах и тот спотыкается, как же человеку не споткнуться, – говорили о нем. А злые языки добавляли, что на самом-то деле он просто был не в состоянии переносить свои огромные знания с места на место. При перемещениях в пространстве они таяли как лед, и везде, где бы, кроме своего порохового склада. Гак ни оказался, он становился беспомощным и пустым, а его знания и умения хрупкими и ненадежными; память на имена и цифры изменяла, и на него нельзя было рассчитывать: ведь стоило ему сдвинуться с места, как он становился похож на пересаженное растение. Как-то раз, уже почти вечером, когда на стройке никого не осталось, этот человек, чей взгляд при разговоре старел на глазах собеседника и в чьих волосах всегда было полно мух, неожиданно появился возле башни Леанд-ра и принялся ее рассматривать и изучать. Он лизнул камень, попробовал пальцами штукатурку, бросил в известку немного травы, понюхал, положил три пальца в один угол и что-то измерил в воздухе. После всего этого наконец обратился к Леандру.

– Спишь на земле, но дело понимаешь, – сказал он, – не знаю, где и когда ты всему этому научился, только берегись! Никто не знает, как утро закончится – за забором или на чердаке. Правильно сделал, что леса внутри поставил. Мало таких, кому бы понравилось, что ты строишь быстрее и лучше, чем Сандаль. Это надо скрывать, пока возможно…

Так говорил Гак, про которого было известно, что свои дни он посеял в ночь. Уходя, он оглянулся еще раз и сказал:

– Дать тебе один совет? По-дружески? Слушай: закончишь башню и брось это дело. Никогда больше не строй. Тебе же будет лучше. Ведь ты и так показал все, на что способен. Больше не строй!

С этими словами он ушел, а Леандр продолжил работу. Все больше страдая от одиночества, он иногда хотел бы найти компанию, и это было совсем нетрудно сделать по ту сторону городских ворот, выходящих на Саву. Когда он появился там в первый раз – а это было тогда, когда праздновали, что башня Сандаля выросла выше стен, – приняли его очень хорошо. По обычаю, он вымыл руки за спиной и смешался с толпой. Кое-кто из сверстников Леандра, тех, что раньше работали с ним, а теперь нанялись к Сандалю Красимиричу, повели его осматривать башню; они воодушевленно показывали, какие строительные приемы применялись в ее верхней части, где как раз сейчас пора уже было переходить от четырехугольника в сечении к кругу. Среди тех, кто подчеркивал достоинства башни Сандаля, был и Гак, но сейчас он, как и все остальные, не упоминал о башне Леандра, которого ни разу никто не назвал по имени, будто начисто его забыли.

Люди здесь были странные, такие, что, удивляясь, смеются, держат свои слезы в носу, а когда им трудно, только отхаркиваются. Были здесь и женщины, которых Леандр узнал (а они его нет), потому что иногда спал с ними по-быстрому, обычно на возвращавшейся в сумерки с поля повозке с сеном, хозяину которой он платил, чтобы тот сошел и доверил ему груз на полчаса, пока волы добредут до городских ворот. Эти женщины быстро забывали его, с первого взгляда понимая, что он из тех неприятных мужчин, которые сами не умеют доставить удовольствие, но при этом про себя всегда думают: счастье – иметь любимую работу и любящую жену. Таких женщины не любят. Поэтому они шли к Сандалю Красимиричу и его помощникам и там находили все, что им нужно. А о Леандре, который спускал свое семя не в них, а в сено, они говорили:

– Его отец как поймает большую стерлядь, всю ночь пользуется ею вместо бабы и только наутро жарит и ест. А этот и того не может.

В толпе любопытных, множивших число тех, кто дивился быстрому продвижению работ на башне Сандаля, Леандр в тот вечер заметил по другую сторону костра человека, через плечо которого была перекинута сеть с красными узелками. В высоких рыбачьих сапогах, он некоторое время мелькал в толпе, а потом, прячась от Леандра, исчез в темноте.

– Пошел хоронить своих мертвецов в лодках, – заметил кто-то громко, и так наконец узнал Леандр спустя много десятилетий, чем на самом деле занимался его отец и на каком хлебе он сам вырос. На мертвом. Не подавая виду, что услышал эти слова, Леандр спросил:

– А как вы будете делать переход к барабану башни? Используете консольные опоры или паруса свода?

– Консольные опоры, – отвечали одни, а другие подумали: паруса свода.

Все повернулись к Сандалю, но он был занят другим разговором и только иронически усмехнулся, как будто счел этот вопрос совершенно неуместным.

Вечером, вернувшись в свою башню, Леандр воткнул свечу в пшеничную лепешку, лег в лодку, смотал в клубок и сунул под голову длинный хвост волос, росший из макушки, и уставился в огромный четырехугольный кусок мрака, который стоял возле окна внутри помещения. Он лежал так и ждал, что что-то произойдет. Что-то должно было произойти и что-то должно было измениться – он чувствовал это и надеялся. Ночь была повсюду, даже глубоко в ушах; от мрака ничего не было слышно, а мрак был глухим, и от него пахло землей и винным перегаром. Под одежду ему залетел жук, он жужжал, пытался выбраться, и это у него никак не получалось.