Внутреннее Царство - [23]

На этом фоне весьма утешительно для Православной церкви выглядит пробуждающееся в западном обществе искреннее увлечение иконой. Порой просто диву даешься, как много так называемых «современных людей», которые не относят себя ни к одной церковной традиции и совершенно безразличны ко всем литургическим реформам, тем не менее, всерьез интересуются иконописью. Не стоит торопиться объявлять это увлечение поверхностным и сентиментальным. Не удивительно ли, что в нашу технократическую, обмирщвленную эпоху людей искренне привлекает в высшей степени духовное и богословски насыщенное искусство? Да и возможно ли такое, если допустить, что икона и впрямь устарела?

Что же касается православного христианина, ему в наши дни важнее всего помнить о том, что богослужение призвано напоминать о радости и красоте Небесного Царства. Стоит забыть об эстетическом измерении — и наша молитва уже не будет поклонением в полном смысле этого слова, не будет «молитвой ума в сердце». Радость и красоту Царства не докажешь и не выведешь посредством умозаключений. В ней нельзя убедить; ее можно только пережить и выразить. И только благодаря символам и ритуальным действиям — будь то воскурение ладана, зажигание свечей или лампад перед иконой — мы можем хотя бы отчасти приблизиться к реальности «небес на земле». Простые жесты лучше многих слов способны выразить благоговение перед Богом и любовь к Нему. Без них наша молитва бы невероятно оскудела.

Но все же зачем воскурять ладан и зажигать свечи? Зачем класть земные поклоны и осенять себя крестом? рационально этого не объяснишь; во всех разумных доводах содержится лишь очень малая часть истины. Но так и должно быть, коль скоро мы имеем дело с символами. Если бы поэт мог обыденной прозой пересказать все, что он хотел выразить в стихах, если бы художник или музыкант мог объяснить, что он нарисовал или озвучил, тогда не было бы нужды в стихах, симфониях и картинах. Искусство существует лишь постольку, поскольку оно способно выразить нечто такое, чего никак иначе передать нельзя. Так же и с богослужением. Если бы мы могли исчерпывающе объяснить, зачем нужны ладан и свечи, символическое действие бы уже не понадобилось. А в том–то и состоит ценность богословс–ких символов, что они выражают невыразимое и тем самым достигают глубинных, недосягаемых для логики измерений нашего естества. Символ «прозрачней», «доступней слова — и вместе с тем он способен вводить нас в сердцевину реальности.

С чисто прагматической точки зрения все эти литургические красоты бессмысленны и бесполезны. Вместо ладана мы вполне могли бы использовать освежитель воздуха, вместо свечей — неоновые лампы. Но человек, к счастью, — не только прагматически мыслящее животное; стоит попристальней вглядеться в собственное сердце — и тут же видишь, как тоскует оно по «бесполезной красоте». Как верно пишет о. Александр Шмеман:

«Литургия — это, прежде всего, радостное собрание тех, кому предстоит встретить воскресшего Господа и войти с Ним в брачный чертог. Именно эта радость ожидания и ожидание радости звучат в песнопениях, выражаются в обрядах в облачениях, каждениях, в той «красоте» литургии, которая многим кажется излишней и Даже греховной.

Действительно, она не нужна, ибо здесь мы выходим за рамки «нужного». Красота всегда «излишня», «неутилитарна», «бесполезна». Когда, ожидая любимого человека, мы накрываем стол праздничной скатертью, украшаем свечами и цветами, делаем это не в силу «необходимости», а из любви. А Церковь и есть любовь, ожидание и радость. «Небеса на земле», как учит православная традиция; радость вновь обретенного детства, свободная, ничем не обусловленная, бескорыстная радость, но только она одна и может преобразить мир. Нашему взрослому, угрюмо–серьезному благочестию нужны определения и подтверждения, но все это — от страха. Страха распада, отпадения, «языческих влияний», да чего угодно. Но «боящийся несовершенен в любви» (1 Ин 4, 18). И пока христиане не только спорят о Царстве, но и любят его, они всегда будут пытаться «выразить», явить его в искусстве и красоте. Совершающие таинство радости выходят в «украшенных ризах», потому что они облечены в славу Царства, потому что Божье величие «отсвечивает» даже человеческий облик. В Евхаристии мы стоим перед Христом и, подобно Моисею, покрыты Божьей славой»[ [92]].

«Красота спасет мир». Главная цель всякого богослужения и молитвы состоит в том, чтобы явить миру спасительную силу красоты. Прибывших в Константинополь ''испытывать веры» посланников князя Владимира убедили не слова об истинности православия, а великолепие Божественной литургии. «Не можем мы забыть красоты той», — рассказывали они по возвращении[ [93]]. «Из чего складывается твоя молитва?» — как–то спросил одну из своих духовных дочерей св. Иоанн Креститель. И в ответ услышал: «Я размышляю о красоте Божьей и радуюсь ей»[ [94]]. Это и есть поклонение. Молиться, поклоняться — значит прозревать духовную красоту небесного Царства, пытаться выразить ее словами, образами, линиями, красками, символическими действиями, наконец, всей своей жизнью — и так, умножая присутствие красоты в мире, переменять и преобразовывать падшее творение.