Внук охотника - [23]
И сразу прибавилось сил. Руки движутся торопливее, ноги тоже — скорее, скорее. Берег уже где-то близко. Теперь приходится ползти вертикально вверх. Слышно, как натруженно поскрипывает близкое дерево. Вдруг… Не сразу и понял, почему рвануло вниз. Казалось, что летел долго-долго и ударился… Потемнело в глазах. В ушах звон. Руки вцепились и не выпускают веревки.
>>Руки вцепились и не выпускали веревки.
Она порвалась. Где-то там, на средине, где минуту назад висел над потоком. Порвалась и… Только потому, что все-таки не выпустил своего конца из рук, сейчас он не крутился в ревущем, облизывавшем ноги потоке. Нащупав выщербинку в скале, оперся ногою. Вокруг другой ноги тут же обмахнул висевший конец веревки. Перевел дух. Собрался с силами. Стараясь находить в скале малейшую неровность и опираться о нее ногами, полз вверх, обливаясь потом и задыхаясь. Подняв голову, увидел вдруг, что дерево, за которое зацепилась веревка, как бы вползло на самый обрыв, только несколько корешков, еще не переломившихся, удерживают его на каменной стене. Но вот и они, эти корешки, захрустели… Опять потемнело в глазах. Опять ждал… Но это показалось, что падал. Все-таки еще дерево держалось, и он, прильнув к скале, как бы вдавившись в нее, тоже держался…
Наверху, почувствовав под собою твердую землю, боясь оглянуться назад, на ревущий поток, чуть не отобравший у него жизнь, на четвереньках он отполз от обрыва и рухнул, уткнувшись лицом в ладони.
А внизу еще яростнее, еще свирепее ревела и металась вода, словно взбешенный хищник, упустив добычу, бился в слепой ярости о каменные стены тесной клетки.
«РЫБАК»
Освободившись из жуткого плена, Мичил снова взял направление на запад и, делая лишь самые короткие остановки для отдыха, шел, шел, шел. Там, на западе, Алдан. Там люди. Там можно будет сообщить в экспедицию, что он жив и здоров. Там можно будет рассказать о бродягах, скрывающихся в тайге. Их должны обязательно поймать. Они хуже, страшнее бешеных волков. Сколько людей они уже загубили. И Николай погиб из-за них. Больного человека увели в тайгу, запугали, забили…
Без ружья плохо. Питаться приходится лишь ягодами и грибами. Хорошо, что в эту пору ягод в тайге сколько хочешь. Но много ли их съешь? На зубах оскомина, во рту саднит.
Дремучая тайга молчалива и неподвижна. Лишь иногда ветер, раскачивая верхушки деревьев, заведет однообразно-унылую песню. Или обломится под собственной тяжестью засохший сук. Редко-редко протрубит неподалеку лось. И опять неподвижно-дремотный покой. Полосатый бурундук беззвучно юркнет из-под ног на дерево. Дятел с красным лоскуточком на темени промелькнет мимо и, будто простонав, пожалуется на нелегкие свои заботы. Филин со слепым безучастием посмотрит с дерева. Обычно вверх, в гору, припустит спугнутый с лёжки зайчишка… Когда-то Мичил спросил у деда: «Почему заяц бежит всегда вверх? Удирать же под горку легче?» — «У зайца, видишь, задние ноги длиннее передних. На таких ногах в гору ловчее, чем под гору. Вот, наверное, потому при опасности и выбирает он дорогу вверх».
Голодного парня усталость иногда одолевает так сильно, что ему начинает всякое мерещиться. Видит вдруг человека ка коне. «Надо попроситься, чтобы взял к себе», — раздумывает в сонном отупении. И только лишь остановившись перед высоким, обгорелым пнем, с трудом приходит в себя. Никакого человека. Никакого коня… Безлюдье и мертвенная, оглушающая тишина.
Однажды вечером, когда солнце уже запуталось в верхушках деревьев, Мичил подошел к широкой низине, посреди которой поблескивало озеро.
«Бээ! Напиться хотя бы!» — подумал и ускорил шаг. Вдруг видит: у самой веды, на краю кочковатой трясины, которой окружено озеро, человек. Нагнулся, чем-то занят.
«Тыый! Опять мерещится, что ли? — остановился Мичил, вгляделся пристально. — Нет, в самом деле человек. Пошел вдоль берега… Человек!! — Сердце затрепетало от радости. Захотелось сложить руки трубочкой возле рта и закричать громко, во всю силу легких. Но тут же шевельнулось подозрение: —А вдруг это опять бродяга? Как же… Да нет, не может быть!»
Устроившись за деревом, Мичил стал наблюдать за человеком. Его уже плохо было видно. На ложбину ложились длинные тени деревьев. Полусумрак выползал из всех уголков. Лишь серебряная чаша озера блестела еще ослепительнее, и на фоне этого слепящего сияния перемещался темный силуэт.
Человек вроде бы поднял палку, пошел обратно.
«Да это же старик туусут![16] — сообразил Мичил, раньше не раз рыбачивший с дедом и хорошо знавший этот промысел. — Бедняга палку искал. Верши ставит».
Значит, где-то совсем близко живут люди. Может быть, неподалеку становье колхозных косарей? Может быть, смолокуры или еще какие-то промысловики. Старик, наверное, снабжает рыбой целую бригаду. А у них, конечно, и лошадь есть. Надо попросить, и скорее в сельсовет! Чтобы там уже обо всем, обо всем рассказать председателю.
Мысли, радостнее одна другой, теснились в голове. Сердце часто-часто стучало. Глаза засвербило — просились слезы радости.
«К старику! Помогу ему. Вдвоем скорее закончим его дела и — к людям! В сельсовет!» Радость словно дала ему крылья: не чувствуя под собой земли, понесся он к озеру, к старику рыбаку.
