Внучка алхимика - [51]

– Мартин Людвигович, – просительно сказала она, стараясь унять дрожь в голосе, – мне нужна ваша помощь.

– О, конечно, ваше сиятельство, непременно, я все для вас сделаю!

Она с удивлением заметила, что у доктора дрожат пальцы, да и он сам выглядит непривычно взволнованным.

– Скажите, что-то стряслось с мамой? С братом?

Задавая вопросы, она жадно вглядывалась в его лицо.

– Мария Владиславна лежит в постели, – проговорил он почти спокойно, но это от расстройства души, это пройдет. Когда она узнает, что с вами все в порядке… Разрешите, Софья Николаевна, я пошлю Гретхен, чтобы она успокоила вашу маменьку. Пусть порадуется, что дочь жива и невредима…

– Мы пошлем, Мартин Людвигович, но позднее, когда вы сами удостоверитесь, что я действительно невредима.

– Вы хотите сказать, – доктор запнулся, – что я должен вас осмотреть?

– Да я не просто хочу, я прошу, умоляю вас об этом. Самое страшное в том, что я не знаю, где я была, как туда попала и… и что со мной делали.

Соня смутилась, но твердо выдержала взгляд старого врача.

– Это будет неприятная процедура, – мягко заметил он. – Такой вас ещё не подвергали.

– Пусть, – Соня прикусила губы, чтобы те не дрожали. – Все равно мне надо знать… И еще, Мартин Людвигович, как давно я отсутствовала?

Брови эскулапа приподнялись в удивлении, но он справился с собой и ответил:

– Три дня, Софья Николаевна, вас не было ровно три дня. Ее сиятельство княгиня не знала, что и думать. Вас разыскивали по всему Петербургу. Князь Астахов советовался со мной, не объявить ли награду тому, кто поможет вас найти. Слухи были самые разноречивые…

– Вы хотите сказать, сплетни? – уточнила Соня; она впервые в жизни почувствовала, где у неё сердце, потому что биение его не походило на обычный ритмичный перестук, а стучало чуть ли не в горле.

– Можно сказать и так, но представьте, какую боль принесли они вашей благочестивой матушке. Она всегда так пеклась о вашей репутации…

Он помолчал и с вздохом добавил:

– А вчера, в довершение ко всему, исчез ваш жених граф Разумовский.

Глава десятая

Княжна Астахова рыдала на груди у доктора Либеля. А тот гладил её по голове, как бывало в детстве, и приговаривал:

– Будет, будет, дитя мое, успокойтесь! Все самое страшное осталось позади. Вы можете смело смотреть в глаза своему жениху – когда он найдется – ваша невинность не пострадала.

"О чем он говорит? – горестно думала Соня. – Невинность. Пострадало мое доброе имя. Во мнении Леонида я опорочена, а чтобы заглянуть ему в глаза, надо его сперва найти. Если же его появление в том ужасном доме мне не пригрезилось, значит, он видел меня спящей в чужой постели, полуодетую… Нет, мне ни за что перед ним не оправдаться!.. Да, кстати, а почему я должна перед ним оправдываться?.."

Эта последняя мысль заставила её прервать свои стенания. Противоречия раздирали бедную княжну. Она то ела себя поедом, обвиняя во всем, то начинала злиться, считая, что жених не только не вступился за нее, когда увидел её одурманенную, похищенную самым бессовестным образом, но и потом не дождался объяснений, бросил её одну.

Соня опять все вспоминала – тот роковой день, когда она оказалась дома одна, и некому было отговорить её от глупого поступка – и сникала: не надо было идти на рандеву с Воронцовым, не надо было заходить в эту проклятую ресторацию… Словом, мешая слезы с размышлениями, Соня почему-то медлила уходить из дома доктора…

Перепиской деда, видите ли, её завлекли! Что за срочность? Разве нельзя было обождать до свадьбы, а потом попросить мужа, поехать с визитом к графу, взяв с собою злополучное письмо. И Леонид бы все правильно понял, и Воронцов бы тогда никак не отвертелся. Отдал им письмо. Или продал бы.

Если бы, да кабы… Как говаривала её нянька, во рту выросли бы грибы. Стоит ли теперь размышлять о том, чего нельзя исправить? Но это только сказать легко: не думай об этом, не терзай себя понапрасну, а на деле, как заставить свои мысли бежать в другом направлении? Да и в каком?

Между тем, доктор отправил свою помощницу Гретхен в дом Астаховых известить княгиню, что дочь её нашлась. А заодно и взять кое-что из вещей Софьи Николаевны. Конечно, она могла бы пользоваться и тем мужским костюмом, в котором пришла, но Мартин Людвигович полагал, что лицезреть дочь в таком виде – лишнее расстройство для княгини.

– Софья Николаевна! – голос доктора вывел её из задумчивости. Гретхен говорит, что брат прислал за вами карету.

Ах, да, карета! Теперь у Астаховых есть своя карета с гербом, как и положено князьям. Только век бы ей той кареты не видать. Все это проклятое богатство! Софья как чувствовало, что не принесет оно им счастья… Ну вот, теперь она винит в своих бедах нежданное богатство. Княжна вдруг ни с того, ни с сего вспомнила присказку кухарки Груши: за глупость бог простит, а за дурость бьют!

Ежели бы Соня всего лишь подумала, рассудила, что к чему. Дмитрий Алексеевич Воронцов и раньше был к ней неравнодушен, чего скрывать. Она прекрасно это видела, а то, что притворялась непонимающей, то лишь потому, что её чувства графа не волновали… Воронцов сам ей в том помогал, стараясь скрыть свою страсть под разными шуточками и проделками в духе Арлекино. Ей оставалось лишь изображать вид обиженный или презрительный. В зависимости от тяжести его провинности. Понятное дело, ничем хорошим это не могло кончиться.