Вновь, или Спальня моей госпожи - [27]

В четверг вечером была церемония вручения «Эмми», а накануне, в среду, Алек навещал ее в больнице.

— Я увидел все в пятницу, а Гил говорит, что вчера было еще лучше. Камера почти все время направлена на него! — продолжал Теренс.

Теренс и Гил не часто говорили такое. Прошлым летом у них была история с чашечкой — она настолько очаровала Гила, что в конце концов Фрэнсин Кении, исполнительница роли леди Варлей, разбила ее. Говорила, что случайно, но все понимали, что именно ее раздражало: у фарфоровой безделушки было гораздо больше крупных планов, чем у нее самой. И никто ее не обвинял. Но чтобы оба режиссера настолько были увлечены актерской игрой… Да, здесь и вправду происходило что-то из ряда вон выходящее!

— Это не моя заслуга, — продолжал Теренс, — и не Гила. Когда ты пригласила его, мы знали, что он классный актер. Но что настолько хорош…

— И что же он делает?

— Не могу объяснить словами. Пойдем, и сама все увидишь.

Дженни хотелось немедленно последовать за Теренсом в репетиционную, но разумнее было сначала заняться делами. За неделю их накопилось предостаточно. Она проглядела материалы кинопроб, ответила на тысячу телефонных звонков и отредактировала множество текстов. В половине второго она спустилась на студийный этаж.

Студийный этаж представлял собой просторное сводчатое помещение, в котором могли разместиться сразу восемь декораций. У «Спальни моей госпожи» их было больше пятидесяти. Одним из способов для сценариста сэкономить деньги было спланировать действие таким образом, чтобы одна декорация использовалась по нескольку дней подряд. Разбирать декорацию в понедельник, чтобы восстанавливать ее в среду, было чересчур дорого. А «Спальня моей госпожи» была настолько стеснена в средствах, что Дженни приходилось изворачиваться и делать порой довольно странные вещи.

Сейчас действие крутилось вокруг внушительных размеров декорации огромного зала собраний в усадьбе Олмэк. Гримеры, костюмеры и осветители были уже там, готовые приступить к делу в любой момент. Дженни не смешалась с толпой. Чтобы увидеть всю сцену целиком, во всем многообразии планов, нужно было смотреть ее на мониторе. И Дженни пошла в кабину режиссера, похожую на космический корабль, прозрачную и круглую. Отсюда режиссер обычно командовал «Мотор!», звукорежиссер регулировал громкость, и тому подобное.

Дженни видела на экране, как Колли Лайтфилд, щеголеватый, немного женоподобный барон, беседовал с матерью, леди Лайтфилд. Она яростно нашептывала ему что-то о необходимости выгодно жениться. Дженни помнила, что через минуту войдет Лидгейт и леди Лайтфилд — уже в сотый раз — заговорит о своих шести дочерях на выданье.

Сцена как сцена — за такую не выдвигают на «Эмми». Даже напротив. Автор обычно отдает ее на откуп актерам, полагаясь на их профессиональное мастерство, — разумеется, с извинениями… Ну посудите сами, с какой стати леди Лайтфилд, да еще в усадьбе Олмэк, распинаться о правах первородства и наследования перед герцогом, знающим все эти тонкости с пеленок? Для Дженни такое поведение было лишено смысла, хотя она все это сама написала. Без подобных сцен обойтись невозможно. «Повторы» есть во всех мыльных операх, но в «Спальне моей госпожи» еще и преподносились наглядные уроки истории. Зрительская почта свидетельствовала о такой необходимости. И Дженни вставляла их всюду, где только можно. В роли учительницы истории сегодня выступала леди Лайтфилд, потому что в этот день была занята еще в нескольких сценах. Действие происходило в усадьбе Олмэк лишь поскольку была готовая декорация. А Лидгейт обязан был все это выслушивать потому, что контракт, подписанный Алеком, гарантировал ему появление в кадре не менее трех раз в неделю.

Декорация располагалась совсем рядом с режиссерской кабиной. Сквозь стекла Дженни видела Алека, готового к выходу. Он был в самом обычном для Лидгейта костюме — черные бархатные штаны до колен, черный сюртук, бриллиантовые кольца и бриллиантовая же булавка для галстука. Алек уже вошел в образ. Плечи его словно закаменели, рот был плотно сжат. Похоже, собственное мужское очарование Алека исчезло, уступив место холодной породистости Лидгейта. На месте уверенной сексуальности проступила ледяная властность. Он сделал шаг вперед. Дженни приникла к монитору.

Колли отшатнулся от своей деспотичной матери и рванулся прочь, чуть не налетев на Лидгейта. Дженни услышала команду режиссера «Третья камера!»

Лидгейт был раздражен и раздосадован — ведь они чуть не столкнулись. Теперь камера следила за ним все время, пока леди Лайтфидд говорила.

Прежде Алек изображал Лидгейта в подобных сценах сущим тупицей, которому и впрямь не вредно выслушать лишний раз всю эту белиберду. Но теперешний герцог был отнюдь не глуп. Он откровенно скучал и думал о чем-то совершенно постороннем. Эта утомительная тирада не имела к нему ни малейшего отношения. Какое ему дело до ее слов?

Да, это должно быть именно так. Дженни вдруг словно заново увидела героя, которого сама же создала. Он терпеть не мог сложностей — не потому, что был глуп, а в силу своей эгоцентричности. Он был слишком сосредоточен на себе, чтобы интересоваться окружающим миром.