Внемлющие небесам - [68]

Направляющийся в это время к столу Олсен, заслышав слова Роберта, остановился и замер в изумлении.

– Разве отец не писал тебе?

– Письма от него приходили. Вот только я их не читал. Складывал, не распечатывая, в ящик.

Олсен покачал головой.

– Бедный Мак… Он никогда и не скрывал, что ты не пишешь. А приносил, бывало, вырезки из вашей школьной газеты, твои табели успеваемости, какие-то еще документы, – хотел показать, как все у тебя прекрасно получается.

– Он все понимал, Бобби, – сказал Уайт. – И тебя не винил.

– А в чем ему полагалось меня винить? – осведомился Макдональд.

Он постарался произнести это спокойно, но голос выдал его напряжение.

– Ты сохранил его письма? – спросил Олсен.

– Письма?

– Ящик набитый письмами, которым теперь нет цены, – медленно проговорил Олсен. – Все, собственноручно написанное им. И ни одно из писем не вскрыто… – Старик произносил «его», будто вписывая это слово золотом и с прописной буквы. – Все, кто приезжал сюда… все эти люди, они столько рассуждали на тему, как важна Программа и все, с ней связанное. А его письма – это же уникальная хроника Программы, составленная для сына.

– Да нет, какой я ему сын? Он лишь помог произвести меня на свет, – проговорил Макдональд. – Ничего мне неизвестно. Я слишком много ездил по свету.

Конечно, он знал, где все эти письма находятся – все до единого, втиснутые в пыльный ящик стенного шкафа. Сколько раз ему казалось: сейчас он выбросит их, однако всякий раз, нахмурив брови, он возвращал все на место. И еще он подсознательно разделял чувства Олсена, осознавая: в его руках – сама история и выбросить их – означало уничтожить важные свидетельства о Великом Человеке.

– Программа… она что, уже скончалась? – спросил Макдональд.

– Навсегда ушел твой отец, – ответил Уайт. – А Программа продолжает жить. Трудно поверить в ее существование без твоего отца. Но, коль так уж случилось, мы обязаны отдать ему этот долг. Так должно быть. Это памятник ему, и мы не можем допустить прекращения Программы.

– Нет с нами Мака, Бобби, – проговорил Олсен. – Он ушел от нас, и с ним ушло все. Ушел сам дух этого места.

В груди Макдональда начала подниматься знакомая волна отчаяния и горя. «Я горюю не по отцу, – внушал он себе, – но из-за него, оттого, что у меня никогда не было отца».

– Джон думает, будто ему под силу тянуть воз дальше. – Олсен вздохнул. – Но это только так кажется. Вот Мак протащил этот воз пятьдесят лет. И первые двадцать – напрасно. Не было никаких результатов. Никаких. Мы попросту слушали подряд все сигналы, идущие со звезд, а Мак подгонял нас и всякий раз заставлял пробовать что-нибудь новенькое, – стоило только закрасться в нас безразличию. Мы разрабатывали все новые подходы к тем же старым проблемам, а они с Марией укрепляли наш дух.

Макдональд оглядел комнату, где отец провел столько дней и ночей. Взгляд его скользил по зеленым бетонным стенам, по скромному рабочему столу и книжным полкам за ним, по книгам в уже потрескавшихся кожаных переплетах – темно-зеленых, тускло-красных, коричневых. Он заметил встроенные в стены с двух сторон динамики и попытался представить, как в этом кабинете, день за днем, проходила жизнь его отца, постепенно впитываемая этими стенами, столом, так любимой им библиотекой… Однако воображение отказывалось подчиняться его желаниям. Он так и не смог увидеть отца здесь. Отец ушел навсегда.

– А потом, уже после получения послания, возникли другие проблемы, – говорил Олсен. – Мы наконец-то получили результат. Да, я часто вспоминаю те великие дни. Все мы тогда ошалели от радости. Наши пятьдесят лет окупились с лихвой – как монеты, брошенные в игральный автомат – нам выпал супер-выигрыш, и мы по очереди пересчитывали его, пожирали взглядом, наперебой поздравляя друг друга. А Макдональду снова пришлось подталкивать нас, чтобы мы двигались дальше, не расслабляясь, опять засаживать нас за долгую и кропотливую работу, одним словом – впрячь в новое ярмо. А ведь голова у него была забита и другими заботами, о которых мы тогда и не подозревали. То солитариане возомнили, будто мы покушаемся на их веру, то политики, вроде отца нашего Джона, убеждали нас не отвечать на послание.

А потом, когда мы ответили, – что осталось нам? Какая работа? Только ждать отклика. Ожидание длиною в девяносто лет. Ждать и тащить воз дальше, чтоб было кому принять отзыв, если он придет. И снова Мак загнал нас в работу – в поисках новых сигналов, новых посланий… Вот только, кому нас подталкивать теперь? Как дальше тащить весь этот воз без Макдональда? Мне все покоя не дает… – говорил Олсен ослабевшим голосов. – Меня не страшит смерть, но я испытываю настоящий ужас при мысли о том, что отзыв придет, а здесь никого не окажется. Мы бросим прослушивание, и Программа перестанет существовать.

Олсен умолк и принялся разглядывать свои старческие руки.

Макдональд посмотрел на Джона. Это его, Уайта, способности как руководителя Программы сейчас подверглись сомнению. Впрочем, Джон никак не прореагировал на все эти намеки и нелестные сравнения. Он отошел и присел рядом с Олсеном с краю стола.

– Олли, по существу, не сообщил ничего нового. Все это время мы только и говорим о том, как жить нам дальше. При жизни твоего отца на эту тему не говорили. Да она, собственно, и не возникала. Пока жив был Мак – жила и Программа. Но Мака нет сейчас с нами.