Вне закона - [4]

— Шумишь больно! — сказал мне Боков. — Тебя ж учили — треск сухих сучьев слышен тихой ночью за восемьсот метров!..

Как я умудрился дотащиться до привала, для меня до сих пор остается загадкой. Выручил неожиданно хлынувший дождь. Он загнал нас под густую развесистую ель. Десантники укрылись под двумя плащ-палатками и тесно прижались друг к другу. Кое-как мне удалось, разорвав пополам портянку, натянуть раскисший сапог на покрытую ссадинами и царапинами ногу. Дождь не унимался, и нас вскоре опять поднял командир:

— Веселей вперед! Дождь для нас все равно что большой маскхалат!

Вскоре из-за дождевой завесы ненадолго выглянуло ослепительное солнце, словно только что вымытое дождем. Мы перебрались по скользким березовым кладкам через какой-то ручей, вошли в густой лес и закружили в поисках подходящего места для дневки.

Я едва передвигал ноги, спотыкался, падал. Сбросить мешок? Нет, не могу рук поднять к лямкам… Как только место для дневки было подобрано, я упал в мокрую траву, намереваясь немедленно уснуть, но едва успел глаза закрыть, как меня подозвал к себе командир.

— Устал, измучился? — спросил он. И вдруг сквозь стиснутые зубы, негромко, еле сдерживая раздражение, сказал: — Это что еще за нежности, а? Здесь с тобой нянчиться не будут. Это тебе не парк культуры и отдыха. Пойми раз и навсегда, ты в тылу у немцев, а не у мамашиной юбки. Интеллигентики здесь не выживают. Я еще на Большой земле понял, что ты по романтической прихоти в партизаны пошел. Эту дурь я из тебя быстро вышибу! Кухарченко, покажи этому хлюпику, где пост!

— Простите, пожалуйста, — начал было я, растерявшись, совсем не по-военному, — но я совершенно не чувствую себя…

— Молчать!

Я отстоял на посту эти два часа. Помог выговор командира. Вялость и безразличие сменились чувством пылкой обиды, и только мысль, что резкость Самсонова вызвана тревогой за судьбу группы и беспокойством за меня — его бойца, успокоила меня.

Закурить, что ли? Спички отсырели. Я опустился на какой-то бугор и так и сидел с папиросой «Казбек» и коробкой спичек в руках, бесцельно устремив взгляд прямо перед собой. Я не заметил, как подошел Щелкунов, и очнулся только тогда, когда он сказал, чтобы я слез с муравейника и шел спать.

— Дашь мне завтра свой сидор, — сказал Щелкунов, — тебе и так, вижу, нелегко…

Не сходя с места, я мгновенно погрузился в тяжелый сон.

Проснулся я поздно вечером и в первую минуту никак не мог понять, почему я лежу под дождем в каком-то лесу и что за фигура расположилась скорчившись рядом со мной? Я привстал и узнал Колю Сазонова.

— Ступай к ребятам, — сказал тот, высунув сизый нос из-под воротника, — там тебе каши оставили. — Он усмехнулся. — Проспал ты, Витька, весь наш первый день в тылу врага. Эх ты!.. Хорошо хоть, Володька Щелкунов тебя с муравейника стащил!..

Шагах в двадцати от поста различил шепот нескольких голосов и увидел товарищей, — они лежали под натянутыми плащ-палатками. Тут же, в небольшой лощинке, дымились остатки крошечного костра, шипел, плевался и дымил сырой хворост. С перекладины, положенной поперек двух рогулек, свисал новенький с первой языкастой копотью котелок. У костра сидели Шорин и Щелкунов. Им, видимо, не хватило места под плащ-палаткой.

— …А если капут нам, — тихо продолжал Володька Щелкунов, перетирая патроны, — так мне хоть бы пяток, ну хотя бы троечку гансов на тот свет с собой утащить!..

— Ишь куда замахнулся! Мне, Длинный, одного бы шлепнуть, — уныло протянул Шорин, худенький, маленький, совсем мальчишка. — Тише, разбудишь командира! Водки из фляжки хлебни, — сказал он, увидев меня, — и котелок вот возьми с пшенкой. Что, ложку потерял? На мою!

Я стою над костром, вдыхаю смолистый дымок его… Вот и зажгли мы наш первый костер в тылу врага!..

— Сейчас же затушите костер! — сердитым громким шепотом приказывает командир, высунувшись из палатки. — Надымили на весь лес! Впредь не смейте разжигать костры без разрешения.

Отвернувшись от товарищей, я тайком вытер ложку Шорина пучком мокрой травы. Прошлым летом, когда я копал окопы под Рославлем, я долго не мог приучить себя есть из общего котелка. Опять привыкать придется…

Водка жгла, но не грела, остывшая каша, недоваренная и пересоленная, пропахшая горьким дымом, вставала поперек горла.

— Да-а… Это нам не Измайловский парк, — грустно усмехнулась Надя, опускаясь рядом. — Но Самсонов, конечно, зря на тебя, Витек, накинулся. Дело, конечно, понятное — нервничает командир, никак не сориентируется, не может понять, куда нас выбросили. — Я молчал, а Надя продолжала: — Дай-ка посмотрю твою ногу. Ведь я в группе не только боец, а и вроде доктора. Забинтуем. В любой момент ведь опять идти, а то и улепетывать придется.

Безо всякого предупреждения Надя с такой силой дернула ю ногу, что я постыдно взвыл сквозь стиснутые зубы. Она крепко, докрасна натерла ногу водкой. Под щиколоткой появился здоровенный синяк. Потом Надя достала бинт из своего вещмешка («У меня тут целая аптечка!») и забинтовала мне ногу, финкой перерезав бинт, обернула сухой портянкой. Я благодарно наблюдал за ее проворными и быстрыми движениями.