Вне закона - [15]

Вечером, когда поостыли страсти и всё, не исключая и ведра, встало на свое место, у Гая произошел длинный и серьезный разговор с Сашкой.

Гусь был захоронен и предан забвению. Завтрак с этого дня подавался Гаю только мужчинами и к самой конуре. Но зато продолжительность «строгого режима» для Гая увеличилась вдвое. Теперь он всю первую половину дня до прихода Сашки или ребят, которым Барсуковы все еще доверяли волчонка, сидел на цепи.

…Итак, забравшись на снежную крышу конуры, Гай любил смотреть в снежные дали. В ясную и морозную пору он хорошо видел даже далекий, покрытый снегами речной плес, на противоположном берегу которого в серой дымке ольховника желтел камыш, а на белой простыне водоема чернели согбенные фигурки рыболовов. Там ранней осенней порой Гай впервые извлек на берег подбитого Сашкой селезня и там же, потрепав Гая за ухо, Сашка сказал: «Теперь вся битая птица будет наша!»

Бывал он там с Сашкой и по перволедку. Сашка долбил пешней лунки, садился на ящик и, опустив в лунку блесенку, дергал коротким прутиком. Когда не было клева, Гай бегал по берегу и охотился за мышами. Но стоило ему заметить, как Сашка часто отмахивает рукой лесу и резко нагибается к лунке, Гай со всех ног летел к хозяину. Начинался клев. Гай усаживался вблизи и внимательно наблюдал за черной дырой, из которой на лед вылетали полосатые окуни. Одного окуня Сашка бросал в сторону, другого — Гаю. Усвоить этот порядок было совсем не трудно и «своего» окуня Гай ожидал с особенным трепетом. Иногда получалось так, что окунь, предназначавшийся Гаю, попадался не в пример своему предшественнику — «огромадный». Тогда Сашка с досады крякал, но, поглядев на нетерпеливо переступающего лапами «приятеля», правилу не изменял и, сняв горбача с крючка, кидал его Гаю под ноги.

С другой стороны огорода с конуры хорошо был виден угор с сосновыми мелочами и полянками, на которых рос остроконечный можжевельник. Это был «учебный полигон», как называл его Барсуков-старший. Там Гай проходил охотничью науку.

Сначала ему давали набегаться, а потом начиналась учеба, к которой Гай проявлял большое радение, — ведь за каждое хорошо выполненное упражнение он получал лакомство. Чего только не придумывали его хозяева: по приказу голосом или вытянутой в его сторону руки он ложился, ползал на поляне вместе с Сашкой, таскал поноску, занимался поиском и, наконец, пел… О, это было здорово! Барсуков поднимал вверх руку и заводил волчью песню. От нее щекотало под кожей и все существо охватывала сладостная истома. Гаю тоже очень хотелось спеть. Он беспокойно ерзал, задирал голову и пытался подстроиться к Барсукову. Вначале из этого ничего не получалось. Голос его рвался, пищал. И тогда, вконец раздосадованный, Гай жалобно взлаивал и скулил.

Барсуков не утомлял своего воспитанника, но изо дня в день повторял одно и то же. И наконец Гай запел. Запел тонким, неустойчивым дискантом. Но все же это была настоящая дикая песня о волчьей доле. Как бы, наверное, порадовалась его серая матушка, услыхав эту песню! Мачеха же в этом искусстве ровно ничего не смыслила. Однажды, придя к конуре вместе с Лапкой, Сашка не утерпел и решил проэкзаменовать четвероногого друга. Лишь только он поднял руку, Гай с таким усердием залился песней, что Лапка, поджав хвост, мгновенно ускакала в подворотню, а в Шатрах пугливым брехом ответили собачонки.

Но с тех пор, как Шатры завалили снега, стало скучно. Прогулки и тренировки в лесу были только по воскресеньям. Приближения этого радостного дня Гай ждал с нетерпением. В остальные же дни сидел или лежал на своей будке и смотрел в дальние дали. Если в огороде появлялись гуси, Гай сейчас же уходил в будку — не любил вспоминать о случившемся. Но зато с каким восторгом и радостью он встречал своих друзей-школьников! С приходом шумливой братии в огороде начинался настоящий переполох. Получив свободу, Гай с упоением скакал по глубокому снегу, а потом безропотно поступал в полное распоряжение своих горластых товарищей. На дорогу вывозились сани, Гай покорно влезал в постромки и под смех и гиканье лихо катал ребятню…

С крыш по сталактитовым узорам ледяных потоков уже звенела мартовская капель. На будке под утрамбованной волчьей лежкой вытаяли доски.

Приближалась пора охотничьих испытаний.

В одиночестве

Бегущие над лесами плотные свинцовые тучи долго мешали рассвету возвестить о наступившем утре. Но когда перестал поливать дождь и с невероятной быстротой над лесом развеялись облака, стало сразу совсем светло. По оранжевому, подметенному ветром небу проносились редкие сизые обрывки облаков, а в остывшем воздухе, кувыркаясь, летели к земле одинокие снежинки.

Поднявшийся еще с вечера отчаянный ветродуй, запутавшись в лесной чаще, одичало шумел, рвался на волю. Под его шальными порывами деревья осуждающе качали вершинами.

И все же это было майское утро. Утро любовных песен, утро пробуждающейся к новой жизни природы. Весной на Урале вовсе не обязательно быть ему теплым и ласковым.

По просеке на полянку вышли охотники в лоснящихся мокрых телогрейках. На длинной сворке шел большой, как теленок, Гай. Остановившись, он энергично встряхнулся, во все стороны разлетелись мелкие брызги.