Вне закона - [11]
Напротив него, привалясь к стене, сидит большой, распаренный горячим чайком Барсуков.
Иннокентий Федорович, щупленький, живой, хлопочет у бездонного самовара. Все эти дни его буквально распирает от гордости. Как же! Ведь ни у кого другого, а у него остановились эти знаменитые гости.
Отодвинув кружку, Митрич повернулся к Барсукову:
— Что, Ваня, долго еще задарма колхозный хлебушко жевать будем?
— Что ж поделаешь? Только думается мне, Василий Митрич, что завтра волки на приваде будут. Голод не тетка. По себе знаю. Я бы, например, не выдержал.
Настроение у охотников шло на лад. Сегодня, наконец, тройка серых разбойников подала о себе весточку. Правда, телятины они не отведали, но бугор, на котором Кеша вот уже с неделю назад выложил приваду, обошли трижды.
То, что волки не тронули привады, охотников не смутило. Не сходя с саней, они разобрались в оставленной на снегу волчьей грамоте и, проехав с полкилометра по выходному следу, повернули к Раздольной. Преследовать голодных волков не было смысла. Решено ждать до следующего утра.
Митрич подошел к окну и долго следил за игрой снежинок. Теперь они вылетали на свет откуда-то сбоку. Толклись из стороны в сторону и вдруг стремительно улетали в кромешную темноту.
— Поземка будет! — глядя в окно, сказал Василий Дмитриевич.
К утру потеплело, за поскотиной вовсю шуровала низовка. По полю ползли снежные языки.
В эту ночь на приваде пировала волчья семья. Туша телка была разворочена и розовела свежим оглодом. Местами из снега торчали растащенные по сторонам кости. От волчьих следов кое-где виднелись еще не задутые снегом лунки.
Барсуков отогнул воротник полушубка:
— Вот, Кеша, всех бы волков растеряли, если бы вчера отраву бросили!
— Да я уже вижу! Нешто в такую погоду выследишь.
Беспокойно брякая удилами, лошадь стригла ушами. Василий Дмитриевич, стоя в санях, все смотрел туда, где начинался отороченный мелким березняком ложок, уходивший далеко к горизонту.
Старому волчатнику места эти были известны еще с давних охот.
— Иннокентий Федорович, давай трогай! К вершине того ложка держи!
Карька стронула сани и бойко затрусила под гору. Здесь, под горой, было значительно тише. Поземка только кое-где с бугорков сдувала снежную пыль.
Канавку волчьих следов охотники увидали еще издали. Она начиналась слабо заметным желобком и чем ближе к лесу, тем становилась глубже. В березовом колке следы разделились и на повлажневшем снегу были отчетливы.
Вглядываясь в них, Барсуков тихо присвистнул.
— Что, родню встретил?
— Родню и есть! Не иначе как старая знакомая, Гаева мамаша. А это братец его и волчица-переярок. Ну, гляди, Митрич, матерая шибко грамотная. Все университеты прошла.
— Ладно! Мы с тобой тоже читать-писать умеем!
Василий Дмитриевич поманил к себе Кешу:
— Вот что, Иннокентий Федорыч! Поедешь по левую сторону лога. И чтобы все время на виду был. Держи связь с Иваном. А я, ежели зверей обойду, сойдусь с ним и тебе сигналить буду. Только гляди, вперед не вырывайся!
На выходе из березняка волчьи следы снова слились в одну канавку и ровной стежкой потекли вниз по логу.
Митрич напористо зашагал по глубокому снегу. Два раза он, бросив волчью тропу, широким кольцом обходил подходящие для звериной дневки места. Но следы все шли и шли дальше.
Зимний день короток, нужно было спешить. Впереди лог сильно расширялся, потом, раздвоившись, рукавами уходил в широко раскинувшийся остров соснового леса.
В обход острова охотники пошли с обеих сторон, сошлись в редком березняке. Еще издали, глянув друг на друга, они поняли, что звери обойдены. Барсуков остановился и, подождав Митрича, вместе с ним поспешил в сторону просвечивающего сквозь лес поля.
Кеша не заставил себя долго ждать. Увидав отмахивающих ему шапками охотников, он вскочил в сани и понукнул Карьку.
Заметно вечерело.
Сквозной, пролетавший через ложок, ветер затих. Меж лохмотьями облаков показался светло-зеленый кусок вечернего неба.
Охотники торопились. Выкидывая из саней катушки с кумачовыми флажками, Митрич на ходу инструктировал Иннокентия Федоровича:
— Карьку привяжи. Забирай мое ружье и вставай на входной след. Гляди в оба. Флажить будем сразу с обеих сторон.
Тихо в логу. Вправо и влево от Кеши в охват сосновой рёлки уходят ложки и где-то за сосновым островом сходятся снова. Кеша хорошо знает этот взлобок. Он не раз оттуда высвистывал рябчиков и теперь старается представить себе спокойно лежащих там волков.
Кеша внимательно огляделся и тут заметил спускавшегося в ложок Митрича. Действия окладчика уверенны и проворны. Широким взмахом руки он скидывает с катушки шнур, навешивает его то на ствол дерева, то на торчащую из снега валежину. За ним над белой скатертью снега, как елочная гирлянда, тянется, играет кумачовыми языками волчья оградка. Вот и слева от Кеши средь сосновых стволов уже мелькают такие же красные огоньки флажков, и в лог скатывается разгоряченный Барсуков.
Круг замкнут. Но передохнуть некогда. Слишком уж мало остается светлого времени. Василий Дмитриевич утирает вспотевшее лицо шапкой и, махнув рукой охотникам, спешит назад по кумачовому кругу. Стронуть и выгнать зверей на стрелков надо умеючи. Это Митрич всегда делает сам.
