Вне подозрений - [65]

Снова сев, Батлер надел на ось новый цилиндр. Как же он был глуп!

— Теперь, — заговорил он, — я диктую полную запись фактов того, что мы можем назвать делом об убийствах, совершенных сатанистской сектой.

Батлер не забывал о парадной двери, о револьвере у себя на бедре, о коробке патронов с другой стороны кресла. Тем не менее он произносил одну за другой четкие и логичные фразы. Когда цилиндр закончился, он положил его в футляр на полке внизу и вставил новый.

Голос продолжал свое повествование. Сколько неподвижных фигур ожидало теперь в Конюшенном дворе или на Кливленд-роу? Попытаются ли они ворваться через незапертую входную дверь? Но мозг держал эти вопросы в другом отделении.

— …Таким образом, мы начинаем понимать, — говорил Батлер, — работу ума убийцы. Новый абзац.

Допустим, я совершил убийство. Это занимает все мои мысли и отражается на всех моих действиях. Если я не великолепный актер, то не смогу не выдавать себя обмолвкой, жестом, выражением лица. Меня переполняет чувство вины, хотя оно может остаться незамеченным.

Но опять же предположим, что кто-то абсолютно искренне считает и верит, что он — или она — не совершал убийства. Такой человек вообще не думает о преступлении. Поскольку он не испытывает чувства вины, его реакции на вопросы частных детективов или полиции будут реакциями невиновного.

Неожиданно Батлер прервал речь, отпустив кнопку записи.

Пришедшая ему в голову мысль — нелепая и в то же время приводящая в ярость — заставила его устремиться к двери, но, вспомнив о диктофоне, он быстро вернулся и отключил его.

Что, если наблюдатели снаружи не враги, а полицейские? Конечно, Хэдли едва ли мог прислать трех человек, но, с другой стороны, это объясняло бы их молчание.

Подкравшись к задней двери, Батлер открыл ее и вышел из дома. Он даже не вспоминал о том, что на нем только халат, пижама и шлепанцы, но, если бы вспомнил, это не помешало бы ему перейти Кливленд-роу и войти в Конюшенный двор. К тому же в этом уединенном месте прохожих практически не было.

Туман сгустился, и уличные фонари превратились в искорки. Чувствуя асфальт под шлепанцами, Батлер шагнул в Конюшенный двор. Наблюдателей стало четверо.

Двое стояли за арками музея, третий — в тени дальнего конца Йорк-Хаус, а четвертый был почти не виден на фоне железной решетки у ворот, которые выходили на дорожку, спускающуюся к Мэлл.

— Здесь есть полицейский? — громко осведомился Батлер. Казалось, его голос отозвался эхом. — Если есть, отзовитесь!

Никто не ответил и не двинулся с места. Где-то шаркнула нога.

Правая пола халата Батлера откинулась. Он взвел курок револьвера, придерживая его указательным пальцем.

— Даю вам последний шанс, если это шутка!

Это не было шуткой.

Батлер понял, что в гневе совершил две глупости. Во-первых, если наблюдателей было еще больше, они могли оказаться у него за спиной, а во-вторых, плохое освещение препятствовало меткой стрельбе.

Слыша царапание собственных шлепанцев о гравий, он начал пятиться назад. Из-под ноги выскользнул и отскочил камешек. Знакомые лондонские трубы окружали пустое пространство. В музее как-то выставляли подлинную дверь Ньюгейтской тюрьмы и реконструкцию камеры смертников.

«Это не полицейские и даже не головорезы Золотозубого. Это члены сатанистской секты, потеющие в своей респектабельности. Но они думают, что я единственный, кто знает о них, и поэтому вынуждены убить меня».

Батлер добрался до парадной двери своего дома. На сей раз он тут же запер ее. Он тоже потел, но не от обычного страха. Ему казалось, будто снаружи собирается все больше людей, безмолвно направляя на дом силы зла.

«Респектабельность! — прозвучал у него в голове презрительный голос доктора Фелла. — Все гангстеры вселенной, мой дорогой Батлер, выглядят не более опасными, чем это, — щелчок пальцами, — если сравнивать их с внешне респектабельными и богобоязненными личностями, которым угрожает разоблачение!»

Батлер положил револьвер в кобуру и запахнул халат.

По всей вероятности, револьвер бы ему не понадобился. Очень может быть, что наблюдатели не были вооружены. Но кто-то должен прийти, чтобы убить его…

А тем временем нужно было закончить диктовку. Если бы не убийства, да еще при помощи яда, он, возможно, не стал бы порицать сатанистов. Они искали способ отвлечься от унылого существования. Когда индивидуалист считался национальной гордостью, Англия пребывала в блеске славы, и ее легчайшее дыхание сотрясало мир. А теперь личность была подавлена массой, к лучшим образцам которой относилась, скажем, Агнес Кэннон, а к худшим — Золотозубый. Тех и других Батлер одинаково презирал.

Он снова сел перед диктофоном, заняв позицию, дающую возможность присматривать за входной дверью. Видя, что торой восковой цилиндр почти использован, Батлер заменил его и взял микрофон.

— Последние пункты обвинения убийцы, — заговорил он, потом зажег сигарету и продолжал с тем же безжалостным хладнокровием: — Рассмотрев работу его ума, я перехожу к следующему и, вероятно, наиболее важному в психологическом смысле пункту: Китти Оуэн и яд в зеленой вязальной корзине.

Как нам известно, Ричард Реншо имел огромное влияние на женщин. В его привычке было сближаться с ними, а потом выбрасывать, как ненужный хлам, что произошло и с его собственной женой.