Вне игры - [8]

— Васенька, нельзя же так долго засиживаться в холостяках. Вспомните законы Ликурга. Еще в Спарте все холостые объявлялись людьми бесчестными, заглядывающими на чужих жен, за что лишались почетных должностей и выставлялись голыми на посмеяние.

В том же шутливом тоне Глебов «поклялся на крови», что исправится, только просит дать ему еще полгода вольной жизни…

Однако радость от «женской мести» быстро угасла. Ирина грустно притихла. Глебов мгновенно уловил эту перемену в настроении спутницы, но расспрашивать не стал, а ответил тем же: сдержан, немногословен, крутит баранку, не отрывая глаз от дороги. А выражение лица как у таксиста, которому абсолютно безразличен пассажир. Впрочем, теперь уже и водитель безразличен Ирине. Ее даже стало немного мучить чувство вины перед Сергеем. Она, кажется, далековато зашла, желая наказать его. В общем-то все это нехорошо получилось: она, почти невеста Сергея, едет с другом его друга, вдвоем в горы. Назло? Кому? Мысленно причислив Глебова к лику «стандартных» мужчин, любителей поразвлечься, Ирина еще более помрачнела.

И вот, извольте — совершенно неожиданный поворот: «стандартный» мужчина ведет себя так, будто ее и нет рядом.

— Вам неприятно мое общество, Вася? Почему вы вдруг стали таким хмурым?

Ироническая улыбка, взгляд исподлобья:

— Дурацкий характер… Простите за резкость, но он, кажется, под стать вашему… В праздничные дни люди должны забывать о работе, о всяких служебных нервотрепках, пить, есть, развлекаться и к чертям собачьим выкинуть из головы всякие собрания, политзанятия, хозрасчет, рентабельность. А я не могу… До чего же она, наша жизнь…

Не досказав, умолк, а потом задал совершенно неожиданный вопрос:

— Вам не приходилось бывать где-нибудь на Западе? Нет? Жаль… Я знаю, что там люди живут совсем по-другому. На первом плане дом, быт, семья, отдых, развлечения, путешествия, спорт. А работа на заднем плане. Мне вспомнились мудрые слова одного моего московского знакомого, иностранца, с которым я потом случайно встретился за рубежом: «У нас, на Западе, человек живет, чтобы наслаждаться жизнью, а не работой…»

— А вас далеко уносили ветры странствий?

— Увы, нет… Не дальше Праги. Это, конечно, не Лондон, не Париж. И все же было очень интересно. Не только потому, что я впервые оказался за границей… Это было в конце шестьдесят седьмого, начале шестьдесят восьмого…

— И что же?..

— Странный вопрос… Я мог наблюдать жизнь страны лишь как турист, и тем не менее чувствовался канун больших перемен… Все там бурлило… Заря просвещенного социализма…

— Это нечто новое… Нас такому социализму не учили.

— Вы имеете в виду семинары по диамату и истмату? Вузовский учебник?

— А вы? Что вы имеете в виду?

— Ученики Маркса живут и творят не только в Советском Союзе… Вы что-нибудь слышали, Ириночка, об австрийце Фишере или французе Гароди? Титаны мысли…

Ирина рассмеялась.

— Вы не смейтесь, Ирина… Надо понимать, уважать… Общество — организм сложный. И нужно внимательно прислушиваться ко всем, кто пытается лечить его болезни… Позволю высказать крамолу — марксизм можно ведь трактовать по-разному.

Глебов говорил в свойственной ему манере — напыщенно и безапелляционно.

Ирина спросила:

— А ваш московский знакомый, который хочет жить, чтобы только наслаждаться жизнью, он из числа борцов за просвещенный социализм?

— Нет, он — подданный другой страны. Англичанин…

И Глебов вспомнил, как в пражском универмаге он встретил господина Дюка, который когда-то учился в аспирантуре МГУ, в порядке обмена иностранными студентами, и с которым Вася познакомился на квартире Владика. В Праге они жили в одной гостинице, и господин Дюк любезно пригласил Глебова заглянуть к нему в номер на чашку кофе. Поздно вечером Глебов спросил у портье: «Господин Дюк из двести двадцатого дома?» Портье ответил, что двести двадцатый дома, но в этом номере живет не господин Дюк, а господин Вестон. Глебов удивленно пожал плечами, достал записную книжку и, убедившись, что Дюк назвал ему номер 220, решил позвонить по телефону.

— Хелло! О, Василь, я очень рад. Жду вас… Да, да, это я. О, то есть маленькое недоразумение… Я не есть богатый человек, но фамилий у меня две сразу: Вестон-Дюк…

— Мы мило провели вечер, — рассказывал Глебов, — пили, впрочем весьма умеренно, говорили о разных разностях. Дюк довольно точно подметил некоторые, как он выразился, гипертрофированные черты нашего образа жизни. Он удивлялся тому, что советские газеты заполнены статьями о труде, производстве, рассказами о том, как люди работают, иронизировал, что мы, словно одержимые, все время твердим — труд, работа, производство. Будто человек рожден только для того, чтобы всю жизнь отдавать себя работе, а не брать у жизни лучшее, что она может дать.

— Взгляд с чужого берега… Труд создал человека и всегда облагораживал его, даже неандертальца, — огрызнулась Ирина.

— Мы с ним говорили, — продолжал Василий, пропустив мимо ушей реплику спутницы, — и о демократии, и о свободе мнений, и о политической погоде в Европе. Далеко не все, что утверждал Дюк, я приемлю. Но согласитесь, Ирина, со стороны бывает виднее. Мне сейчас вспомнилась огорчительная история с шофером, который ухаживает за моей «Волгой». На общем собрании автоколонны он резко критиковал начальство. Его поддержали еще двое. И что же… Всех троих уволили… Вот вам и свобода мнений.