Вначале их было двое - [13]

— Да пойми — не под силу мне это! — возражала Марьяша.

Только что ей казалось, нет ничего на свете, что могло бы ее устрашить, — не испугалась же она схватки с огнем! Нет тех трудностей, казалось ей, которые заставили бы ее отступить. И вот при первом же испытании она смалодушничала!

— А вдруг придется эвакуироваться? — с тревогой сказала она. — Как я, женщина, могу взвалить на себя ответственность за судьбы стольких людей, за все наше колхозное добро?

Марьяша почувствовала, что у нее готовы хлынуть слезы, но изо всех сил сдерживалась.

— Да ты найдешь помощников, — начал утешать ее председатель. — И райком наш не за тридевять земель — подсобит, ежели что. Да и сама ты молодец — вчера показала, что не сдрейфишь перед опасностью… Главное — не теряться. Остаешься за командира! Поняла? Ну, так как?

Ободряющие слова председателя немного успокоили Марьяшу. Она согласилась. Шимен обнял ее, поцеловал в обе щеки и простился, как с близким, родным человеком.

В тот же день Марьяша приступила к работе. Трудно было ей вначале — в колхозе остались одни солдатки, старики и дети. С кем урожай убирать, свозить хлеб, вести хозяйство? Но она хорошо знала каждого человека и постаралась как можно лучше распределить силы. Во главе бригад она поставила тех, кто успел проявить себя на работе, — главным образом женщин, которые первыми вызвались заменить своих мужей, ушедших на фронт. Марьяша решила сразу же разбить на участки громадные массивы неубранного хлеба, разделить их широкими полосами вспаханной земли, чтобы задержать огонь, если враг снова сбросит зажигательные бомбы на колхозное поле.

Раскаты войны гремели еще где-то далеко от Миядлера, но она неумолимо шла сюда сквозь облака дыма и пламя пожаров.

А солнце все так же сияло в голубом просторе южного неба; вечерами все так же переливались зеленым и фиолетовым светом звезды. Деревья в садах ломились от груза желтоватых, румяных и коричневых яблок, темно-красных вишен и лиловых слив; на гибких лозах зрели тяжелые кисти винограда, а на колхозных баштанах наливались сладкими соками арбузы и дыни. Но зловещая тень войны все ближе надвигалась на поля, сады и бахчи Миядлера, грозя уничтожить все, чем благодарная земля отплатила своим преданным сыновьям и дочерям за неустанные заботы, за труд, за безграничную любовь.

И вот война пришла в Миядлер. Среди ночи Марьяша, переходя из дома в дом, будила людей:

— Немцы близко… Надо уезжать — готовьтесь! Подводы будут. Надо вовремя переправиться через реку.

Перепуганные женщины, старики и дети выбежали из домов.

— Горе нам, горе горькое! — заголосили старухи. — Куда мы денемся? Останемся без крова, без крыши над головой. С голодухи помрем, на дорогах косточки наши посеем! Ох, горе наше горькое!

— Моя Хьена вот-вот должна родить. Как же пуститься с ней в такую дорогу?! — влился в причитания полный отчаянья возглас.

От всех этих горестных криков и детского плача Марьяша растерялась, но чувство ответственности за судьбы доверенных ей людей заставило ее взять себя в руки, и она начала наводить порядок.

— Всех вывезем, никто не останется у фашистов, — успокаивала она людей.

— Где моя Фейгеле?! — истошным голосом кричала какая-то женщина. — Ох, горе мне, горемычной! Подождите же, дайте мне найти мою доченьку!

— Пожалейте меня, не уезжайте, — выбежал на дорогу невысокий, коренастый Йосл, в здоровенной плеши которого отсвечивали первые лучи восходящего солнца. Его заросшее темной щетиной лицо кривилось от боли, в глазах застыла тоска. — Хьена моя рожает! Как же ее оставить? Ведь фашистские звери растерзают ее вместе с ребенком!

Вслед за Йослом, завернувшись в одеяла, выбежали двое полуголых ребятишек:

— Нас тут убьют, папа, пусть они не уезжают без нас!

— Садитесь на подводу, поезжайте со всеми, — стала уговаривать ребят подоспевшая Марьяша, — мы вас отвезем на переправу, а потом вернемся за вашими папой и мамой.

— Я лягу вместе с детьми под колеса и не допущу, чтобы вы уехали, не дождавшись всех нас! Не допущу! — не своим голосом кричал Йосл.

Марьяша и еще несколько человек окружили Йосла, и пока они его убеждали, что вернутся за ними, обоз двинулся дальше.

— Курица, курица у меня с арбы спрыгнула! — раздался крик какой-то не ко времени заботливой хозяйки, и сразу же нашелся шутник, насмешливо отозвавшийся ка эту жалобу:

— Эй, Либе-Рейзл, не иначе как твоей курице не терпится у фрица в котелке побывать!

— Куда, Рябчик, ступай домой, пес паршивый! — стала гнать Марьяшина мать свою собаку. — Иди сторожи дом! Куда тебе, старому, тащиться с нами — мы и сами не знаем, где найдем приют!

— А что же — разве охота ему тут оставаться с фашистами? — снова откликнулся тот же насмешливый голос.

Марьяша организовала транспорт, на ходу указывала, как рассадить людей по машинам и подводам — чувствовала себя словно на командном посту. Она переходила из дома в дом, посылала людей на помощь старикам и немощным, утешала отчаявшихся и, где это было нужно, покрикивала на малодушных.

Марьяша была повсюду, повсюду слышался ее охрипший голос, повсюду видели ее посуровевшее в эти часы испытания лицо.