Вначале будет тьма. Финал - [5]

Закончив с перцем, Лиза вернулась в дом и принялась за изготовление еще утром задуманной гастрономической композиции. Составляющие были просты: два помидора, четыре огурца, острый нож, деревянная доска, миндальное масло. Рукола. Сверху несколько ломтиков огурца. Немного соли и красного перца. Лиза не любила тостеры и предпочитала поджаривать хлеб прямо на сухой сковородке: так превращение из белого и мягкого в хрустящее и золотистое происходит на глазах.

Лиза была убеждена, что нет лучшего способа узнать человека, чем понаблюдать за ним на кухне. И дело не в сложности блюд и времени, проведенном у плиты, а в настроении и общем впечатлении.

Она никогда не готовила сложносочиненных блюд, избегала модной молекулярной кухни и множившихся с каждым днем кухонных гаджетов. Ее композиции были минималистичны, но при этом чуть-чуть винтажны. Она не была и одной из тех, кто строго-настрого не допускал попадания в свой холодильник новых сортов овощей и фруктов. Веселые цвета и смелые геометрические эксперименты ее скорее привлекали.

Пока хлеб поджаривался на сковородке, Лиза с грустью вспомнила о Нансуи. Жаль, что старик сошел с ума. Именно Нансуи, японский писатель начала 30-х, подарил ей концепцию еды и любовь к еде.

У японского писателя герой все время готовил сэндвичи: серый хлеб, белый мягкий сыр, огурец. Точнее, сэндвичи в романах писателя готовили и поедали десятки теней героя, потому что в каждой книге автор более или менее изощренно менял его имя, возраст и род занятий, как будто это свидетель, которого надо защищать от преследований.

Сэндвичи, в отличие от фона и наброшенной поверх сети сюжета, всегда были подлинными и рассказывали о неизменной сути героя. Его умении делать простые вещи. Следовать порядку и нарушать его. Приверженности чиабатте и чугунным сковородкам. Ничего лишнего.

Лиза и сама превосходно готовила легкие закуски. Пока японский герой ехал по хайвэю, слушал джаз, влюблялся в уши, похожие на прозрачные раковины, испытывал по утрам эрекцию, с ней происходило все то же самое, разве что издержки пола и страны привносили другие декорации. И только последний, перед госпитализацией, роман Нансуи выделялся.

Это была непереводимая, по словам японских критиков, притча о конце света, в которой классик описывал последние дни перед Апокалипсисом в разных уголках планеты: в Африке, Европе, и в осколках бывшей России. Совершенно неправдоподобно, допуская не только глупейшие фактические ошибки, но и, чего с ним никогда не случалось раньше, коверкая под иностранные кальки японский язык.

Лиза не сразу поверила в абсолютный провал и пробовала читать русский автотранслейт. Увы, пришлось согласиться с безжалостными рецензентами. Один фрагмент этого действительно графоманского текста ее все-таки чем-то зачаровал. И сейчас, когда ее вдруг настигла ностальгия по ранним романам Нансуи, именно он показался ей лучшим лекарством от московских новостей.

– Нансуи. Конец Календаря. Сцена в мотеле, после поцелуя, – сказала она, но, прежде чем началась читка, паузу разбил перезвон входных колокольчиков.

– Андрей?

Колокольчики еще тянулись, затухая, поверх длинного «и». И Андрей, качаясь, уже стоял в прихожей.

Приятный женский голос начал чтение:

– С лица его смыли привычные краски и добавили других, незнакомых. Припухшие веки, испуганное и одновременно вдруг просветлевшее лицо.

Лиза замечает в его руках бутылку водки. Андрей делает шаг вперед, одновременно пытаясь отхлебнуть, но неудачно: спотыкается, летит на пол, не отпуская бутылку.

– Лиза. Лиза, его нет. Его нет.

Андрей лежит, продолжая сжимать бутылку.

– Она не знала, что нашло на нее, как она поняла, что нужно сделать сейчас и сказать, но как будто не она, а что-то большее в этот момент было ей. И оно сказало: ляг рядом, обними его, согрей.

– Закончить чтение, закончить.

Женщина замолчала. В повисшей тишине были слышны только всхлипы Андрея. Лиза легла рядом. Мягко разжала кулак Андрея.

– Расскажи, – попросила она и повернулась к нему. – Или потом.

Она поцеловала его в ухо. Он повернул голову и бессвязно заговорил.

– Он… Мы всегда… Я не знал… В метро. Меня.

От него пахло спиртом и потом. Он плакал, он был растерян и слаб. Она поцеловала его руки, его плечи, его подмышки. Близость, нахлынувшая на них, была похожа на голубку, на теплое парное молоко, на мед и сливочное масло. «Мой дом, – бормотал Андрей, – моя золотая». В момент, когда он кончал, Лиза некстати вспомнила, что герой романа Нансуи в тот вечер был молчалив и исступленно груб.

Андрей заснул, а Лиза долго лежала, глядя на темнеющую комнату. Только когда очертания предметов стали совсем неразличимы, она поднялась, достала плед, накрыла Андрея и, как он, не снимая с себя остатков одежды, провалилась в сон.

[2028]

Когда Андрей изображал из себя слабого и обиженного, Игорь бежал жаловаться маме. Когда Андрей задевал Игоря грубыми словами, Игорь бежал жаловаться маме. Мама отмахивалась, рассказам Игоря не верила, а ночью думала: как вышло, что младший – такой фантазер? Тяжело ему в жизни придется, если не научится ладить с близкими и смотреть на вещи с юмором. Десять лет-то уже, подрос Игорек.