Вначале будет тьма. Финал - [15]

Чем ближе Шестаков подходил к рабочему складу, лавируя между фонарями и паркоматами, тем гаже становилось на душе. «Просто похмельный синдром, – доказывал он себе, – низкий уровень серотонина. Тахикардия. Еще и во рту как кони танцевали».

«Игорь, – возражало бессознательное, – мелкий. Глупый и несчастный парень. Ты ему лишний раз позвонить морозился, стыдился его, а теперь он – фарш. А вот ты живой. Ходишь и дышишь, сука такая».

Он вздрогнул, сбился с ритма, зацепил ногой груду сваленных досок.

«Младшие не должны умирать первыми».

Только чудом не влетел в прозрачную стенку остановки.

«Это против природы».

Отмахнулся от рекламного флаера.

«Совесть не грызет?»

– Подскажите, пожалуйста, как… – Перед ним вырос парень в белой рубашке.

– Я не местный.

– Нет, подскажите, пожалуйста, как к вам лучше обращаться? Можно просто Андрей? – Теперь он разглядел, что на протянутом телефоне скачет диктофонная кривая, а рубашка поблескивает бейджиком – стажер, ньюс кого-то там эфэм.

– Нельзя. – Шестаков попытался оттеснить репортера, но тот опять оказался прямо под ногами.

– Андрей, как вы переживаете потерю?

– Отвалите, молодой человек.

– А зачем вам темные очки? Скрывать скупые мужские слезы? Неужели вы стыдитесь своих чувств?

– Так, я не собираюсь… – Шестаков сделал большой шаг в сторону, но репортер раскинул руки, загораживая проход.

– Подождите! Вы с братом были близки? Когда вы виделись в последний раз?

Шестаков в ответ поиграл желваками и демонстративно приступил к закатыванию рукавов. Стажер втянул голову в плечи, но не отступился:

– Тут говорят… Наши источники сообщают, что Игорь Королев будет посмертно награжден орденом. Вы гордитесь своим братом? – гораздо тише, чем раньше, уточнил парень.

– Каким еще орденом?..

– От… государства и народа как бы… Точно не знаю, но важен сам факт…

– Здесь давай! Да норм, впишешься! – раздался сбоку визгливый выкрик.

К тротуару подрулила серая «газелька», из нее бодро посыпались люди с камерами, проводами, профессионально кислыми щами.

– И главный вопрос! – Стажер клещом вцепился в свой последний шанс и затараторил совсем уж скомканно: – ОкзавшсьпредбвшимпрзидентомКалачвымчтбывыемускзали?

– Что?

– Убирайте этого, – махнула пронзительная командирша, и бородатый водитель пошел разбираться со стажером.

Помощники тем временем развернули за Шестаковым тяжелый рулон хромакейной зеленки и теперь вполголоса переругивались между собой: оказалось, что фон не тот и шестаковские метр девяносто немного торчат над краем полотна.

– Колени согнуть можете? – без малейшего намека на приветствие спросила его визгливая.

«Что я тут вообще делаю? – мысленно поразился Шестаков. – Что. Я. Тут…»

– Кать, не протупи: сначала блок о вчерашнем, затем о Калаче. Сопли под конец оставь, – женщина уже инструктировала свой взвод, – потом по два вопроса у каждого партнерского канала, но логотип на фоне будет наш, ясно? Кто заменит – сразу иск получит, всекли?

– Я его сам нашел, сам! А вы только и можете по своим дронам… На хрен все пошли, это мой материал! – раскричался оттесненный стажер.

– Я вообще-то не материал, а живой человек! – неожиданно горячо выпалил Шестаков.

– И что вы чувствуете по поводу вчерашних событий? – ближайшая девушка тут же сунула ему под нос микрофон.

«Хватит, – сжалился в голове спасительный автопилот, – уходи».

Он наконец-то отмер, распихал лезущих ассистентов и широким шагом двинулся обратно, ровно тем же путем, что и пришел. Пересек дорогу на красный – не глядя, вслепую надиктовал письмо помощнику и буквально рухнул на заднее сиденье первого попавшегося такси.

– На Смоленку. В купальни.

24

Блестки держались плохо. Лиза нахмурилась. До выхода на экстатик оставалось минут семь, а новый лайнер все никак не дрессировался. Маленькие плоские камушки, которые должны были садиться на кожу как влитые, отставали и отваливались. Предприняв последнюю попытку, Лиза отступила и достала привычный тюбик с перманентной краской. Пусть макияж будет простенький, по крайней мере от нее не будет ничего отваливаться. Белый узор, которым минуту спустя было покрыто ее лицо, состоял из пересекающихся линий, точек и треугольников. Темные, подкрашенные углем глаза засветились ярче.

В квартире царил идеальный порядок. С самого утра Лиза убиралась. Сама. Эта странная ее привычка игнорировать клининговые службы, возиться с тряпками обычно раздражала Андрея, но так как сегодня он пропал с самого утра, она полностью погрузилась в процесс. Вымыла окна, пол, протерла полки, плиту, постирала покрывала. И все думала о смерти и ее близости. Разбирала шкаф. Белые джинсы. Черная майка. Гора одинаковых, чтобы не путаться, темно-синих носков. Вот был человек, незнакомый ей, существовавший, кажется, все это время в каком-то параллельном, но все-таки едином с ней материально мире. Ел еду, злился, радовался, видел, наверное, сны. Его знал – не знал, любил – не любил ее муж. У него с ним были какие-то общие картинки, общие загогулинки, общая плачущая мама. Один айпад на двоих. И вот прошло время, брат ходил где-то далеко, собирал темное облако на свое белое когда-то темечко. Убивал людей? Или, может, миновало? Но даже если убивал, виноват ли в этом? Может, все было предопределено с тех пор, как их маме, усталой после бестолкового дня, хватало сил, чтобы сказать Андрею «я люблю тебя», а Игорю – не хватало? Раскладывая и развешивая на плечиках одежду Андрея, она подумала, что сиротливые, без тела, тканевые обертки похожи на людей, у которых вот так же, как у Игоря, было отнято что-то в самом начале, и они существуют, пестрят, собирают на себе взгляды и впечатления, не замечая, что у них нет рук и ног, не скучая даже по ним. А потом их отправят на помойку, и ничего не останется.