ВН-740 - [4]

Было, очевидно, часа четыре утра, потому что уже светало. Ветер стих, хотя волна все еще била о берег. Мы стали переносить груз к берегу, постепенно разогреваясь и веселея от работы. В два часа дня мы уже дошли до ближайшего поселка. Здесь нам надо было забрать бензин. Мы разгружали байдару, и никто не подходил к берегу и не обращал на нас внимания. Метрах в двадцати несколько молодых парней и "девушек играли в волейбол. На девчонках были капроновые чулки и летние платья, на парнях - тренировочные костюмы. Вероятно, это были студенты, приехавшие на каникулы. Всего лет пять тому назад я ни черта бы не поверил, что увижу такое в элементарном чукотском поселке. "Может, в те времена мне попадались только очень мрачные поселки", - подумал я и пошел искать правление.

Когда я вернулся, уладив дела, Анкарахтына не было. Серега, шлепая ботфортами, резвился в волейбол, устанавливая дружеские контакты.

Я сидел у байдары, и тягостный змий подозрений грыз мне душу. Этот змий окончательно окреп, когда я увидел Анкарахтына с тремя приятелями. Они шли к байдаре и разговаривали что-то слишком уж оживленно. Капитан наш был навеселе и даже улыбался.

Семьсот тридцать километров непройденного маршрута...

Но в это время я был представлен Эттувги, Чокве и Танляю, и выяснилось, что через десяток минут трактор подвезет нам бензин вместо того, чтобы тащить его на руках, и что Эттувги, Чокве и Танляй - те самые люди, которые помогут нам погрузиться.

Сказав все это, Анкарахтын поугрюмел и отвернулся. Эттувги что-то говорил ему, кивая головой на поселок, но Анкарахтын молча ковырял носком торбаса землю и ничего ему так и не ответил.

Мы плыли мимо низких галечных и песчаных берегов, гигантских береговых обрывов, мимо тысячных гагачьих стай и любопытных тюленьих голов, встречающих и провожающих стук мотора. На карте сорок седьмого года, которая у нас имелась, полукружьями и квадратиками условных знаков были проставлены фактории, стойбища и отдельные яранги. Мы знали, что ничего этого нет, что первое жилье будет за много километров отсюда, за Колючинской губой. Все эти стойбища и яранги были сведены в свое время в немногие центральные поселки. Когда я намечал места для измерений, я всегда старался привязать точки к этим бывшим жилым местам, где нас встречали моржовые и тюленьи черепа, остатки вешал для рыбы и байдарных подставок. Мы делали измерения примерно через десять-двадцать километров, и почти всегда находилось бывшее жилое место, и было как-то приятно думать о том, что в наших дневниках, на наших картах около сухих цифр измерений появятся забытые названия забытых мест на древней земле.

Я думал о транспорте. Конечно, перевод людей в центральные поселки был в свое время рационален, ибо люди должны жить в домах, для домов необходимо топливо, а пароход-снабженец не может останавливаться около каждого человеческого жилья на необозримом берегу. Но я думал и о тысячах уток и тюленей перед нами, о рыбе под днищем нашей лодки, думал о неосвоенном и почти неосваиваемом. Мне вспомнился остров Врангеля, где эту проблему решали - или, во всяком случае, начинали решать - иначе, когда я там был. Все это была проблема транспорта, и уж, конечно, приходила в голову мысль о том, что наша научная экспедиция плывет на байдаре, из которой на последней стоянке собаки выели сало из дырки, и Анкарахтыну пришлось-таки ее зашить. На вторые сутки мы подошли к островам Серых Гусей. Это низкие песчаные острова, заросшие метлицей и жесткой осокой. Есть такое понятие "тихие земли". Об островах Серых Гусей у меня осталась память как о самом тихом месте на земле. Стоял равномерно-волнистый морской штиль. И я задремал под это качание.

Без всякой связи мне вспомнился Бёлль, "Дом без хозяина". Там есть такая сцена: глубокой ночью одинокая женщина читает французский роман. По временам она отпивает глоток вина и закуривает ярко-красную сигарету "Томагавк". По временам она включает вентилятор, чтобы разогнать дым, все это не отрываясь от книги. Она очень одна. С четкостью галлюцинации я видел эту комнату и даже текст книги. Я видел его так четко, что мог бы даже читать, если бы умел читать по-французски. Даже сейчас я могу нарисовать эту комнату во всех подробностях. Это был эффект "присутствия" в его полном идеальном варианте.

Байдару немного качнуло, и я очнулся. Засаленные ремни обшивки, груда нашего закопченного хлама сразу увели меня от Бёлля. Я увидел лицо Сереги. Он сидел сгорбившись, втянув шею в вырез кухлянки и смотрел на берег. Только сейчас я заметил, что у Анкарахтына, который все время сидит на руле и смотрит только вперед, здорово воспалились глаза. Я подумал... я подумал в этот момент, что мы, может быть, не такие уж плохие ребята.

На следующий день северо-запад, похожий на удар по лицу мокрой тряпкой, загнал нас в узкое горло Колючинской губы. Мы встали под защиту косы, отделяющей губу от моря, и просидели на этом месте ровно пятнадцать дней, ни больше, ни меньше.

Бессильный, но въедливый, как раковая опухоль, дождик пятнадцать дней сдабривал наше безделье. У меня была с собой книга "Современная социологическая теория". Я взял ее с собой в экспедицию за толщину и умное название. Я стал читать ее при желтом свете, проходящем сквозь промокшую байдарную шкуру, и бросил очень скоро. Просто это было идиотизмом - читать! статью о социальном расслоении молоканских общин в Канаде при свете байдаркой обшивки...