Влюбленные женщины - [36]

— Теперь мне ясно, — восхищенно воскликнула графиня, глядя, как он задорно танцует. — Мистер Беркин подобен оборотню.

Гермиона пристально взглянула на нее и пожала плечами, понимая, что только иностранка могла это заметить и сказать вслух.

— Cosa vuol’dire Palestra?[33] — произнесла она нараспев.

— Взгляни сама, — сказала графиня на итальянском. — Он не мужчина, он хамелеон, существо, постоянно меняющее свое обличье.

«Он не мужчина, не один из нас, он ненадежный», — промелькнуло в голове у Гермионы. Душа ее содрогнулась, не в силах вынести темного подчинения этому мужчине, ведь он способен отключаться, существовать отдельно, а все потому, что он непоследовательный, не мужчина, а нечто меньшее. В ее ненависти к нему было отчаяние, оно надрывало душу, разрушало, она словно разлагалась, как труп, не чувствуя ничего, кроме этого тошнотворного состояния распада, свершавшегося в ее душе и теле.

Дом был переполнен, и потому Джеральду отвели маленькую комнату, а точнее, гардеробную, примыкавшую к спальне Беркина. Когда все, взяв свечи, пошли наверх, где свет горел в полнакала, Гермиона увела Урсулу в свою комнату поболтать. В большой, необычно обставленной спальне Урсула чувствовала себя скованно. Казалось, Гермиона отчаянно молила ее о чем-то, не высказывая, однако, открыто своей просьбы. Они рассматривали шелковые индийские ночные рубашки, яркие и сексуальные, любовались кроем, их изощренным, почти безнравственным великолепием. Гермиона почти вплотную подошла к Урсуле, грудь ее трепетала, и Урсулу охватила паника. Взгляд измученных, ввалившихся глаз остановился на лице Урсулы, и Гермиона увидела на нем страх, все то же свидетельство надвигающейся катастрофы. Урсула взяла в руки рубашку насыщенного алого и синего цветов, сшитую для четырнадцатилетней княжны, и машинально воскликнула:

— Разве это не чудо? Кто еще осмелился бы совместить два таких ярких цвета?

Вошла горничная Гермионы, и охваченная страхом Урсула, повинуясь порыву, поспешила удалиться.

Беркин сразу пошел спать. Его тянуло ко сну, он чувствовал себя счастливым. После танцев он пребывал в блаженном состоянии. Однако Джеральду не терпелось поговорить с ним. Не снимая фрака, он сел на краешек постели и стал задавать вопросы.

— Откуда взялись эти сестры Брэнгуэн? — первым делом спросил он.

— Они живут в Бельдовере.

— В Бельдовере? Но кто они такие?

— Учителя.

Последовало молчание.

— Вот оно что! — воскликнул наконец Джеральд. — То-то мне показалось, что я видел их раньше.

— Ты разочарован? — спросил Беркин.

— Разочарован? Я? Конечно, нет, но как Гермиона решилась их пригласить?

— Она познакомилась в Лондоне с Гудрун — той сестрой, что моложе, у нее более темные волосы, — она художница, занимается скульптурой и моделированием.

— Выходит, учительницей работает только другая сестра?

— Нет, обе. Гудрун ведет рисование, а Урсула классная дама.

— А кто у них отец?

— Преподает основы трудовой деятельности.

— Да ну!

— Классовые барьеры, как видишь, рушатся!

Джеральду всегда становилось не по себе, когда Беркин принимал подобный насмешливый тон.

— Значит, отец этих девиц учитель труда? Но что мне до того?

Беркин рассмеялся. Джеральд смотрел на его смеющееся лицо, сохранявшее, однако, горькое и одновременно равнодушное выражение, и сидел, не чувствуя в себе сил встать и уйти.

— Не думаю, что Гудрун здесь надолго задержится. Она непоседа, неделя-другая — и наша птичка улетит, — сказал Беркин.

— И куда же?

— Кто знает? В Лондон, Париж, Рим. Гудрун может очутиться в Дамаске или Сан-Франциско — она ведь райская птичка. Непонятно, как она оказалась в Бельдовере. Что-то из области снов, в них плохое — к хорошему и наоборот.

Джеральд задумался.

— Откуда ты так хорошо ее знаешь? — спросил он.

— Я познакомился с ней в Лондоне, — ответил Беркин, — в компании Алджернона Стрейнджа. Даже если она не знакома с Минеттой, Либидниковым и остальными, то знает о них понаслышке. Гудрун не совсем их круга — более светская, что ли. Я знаком с ней уже года два.

— Значит, она зарабатывает не только преподаванием? — поинтересовался Джеральд.

— Нерегулярно. Продает свои работы. У нее есть кое-какая réclame[34].

— И за какие деньги?

— От гинеи до десяти.

— Ее работы хороши? Что они из себя представляют?

— Некоторые, на мой взгляд, просто великолепны. Те две трясогузки, вырезанные из дерева и раскрашенные, что ты видел в будуаре Гермионы, вышли из ее рук.

— А я думал, это тоже дикарская штучка.

— Нет, трясогузок вырезала она. Все ее поделки — зверюшки, птицы, человечки — странные, хоть и в обычной одежде, — просто прелесть! Во всех есть неуловимое своеобразие.

— И что, со временем она может стать известной художницей? — задумчиво произнес Джеральд.

— Может. Хотя я так не думаю. Если она увлечется чем-то другим, то бросит искусство. Своенравный, противоречивый характер мешает ей отнестись к своему дару серьезно, она не хочет уходить с головой в искусство, боится потерять себя. Впрочем, себя она никогда не потеряет — слишком силен в ней инстинкт самосохранения. Это как раз и не нравится мне в женщинах такого типа. Кстати, как сложились твои отношения с Минеттой после моего отъезда? Я ничего об этом не знаю.