Влюбленные - [15]

Уже многие месяцы Нина не встречается с Костей и его друзьями. Прошли летние каникулы, снова начался учебный год, — и Костя ни разу ей не позвонил.

«Почему?.. Рассердился, увидев, с кем я дружу? Нельзя же так сразу, не поговорив!.. Или встречи на Девичке для него ничего не значили?»

Дважды она пыталась позвонить ему сама, но ее удерживала гордость.

«А что я ему скажу?.. Буду навязываться?.. Насильно мил не будешь… Да, да, — убеждала она себя, — все то, что связано с ним, это прошлое. Оно дорого, как и годы, прожитые в Кувшинском, но ничего не вернешь…»

И на душе было пусто, холодно.

«Костя, Костя… — думала она, глядя на быстро меняющийся пейзаж. — В нем много от славного сельского паренька, наивного, доверчивого; но есть в нем и то, что мне чуждо. Он жесток. Его жизнь в детстве и юности была труднее, чем у тех, с кем я сейчас близка, так разве в этом они повинны?.. Костя судит о человеке только по тому, какую ценность он представляет сейчас, сию минуту!.. Нет, человек, рано уверовавший в себя, в свои силы, часто несправедлив к тем, кто плутает».

Летом Нина проделала по автострадам тысячи километров. Побывала в Риге, в Крыму. Ее попутчиками были Стась и Маша. А дома в ее распоряжении находилась машина отца, которую он недавно купил, и Нина за короткий срок научилась ее водить.

Дмитрий Антонович радовался приезду дочери, но многое его и огорчало. Нина выделялась среди других яркостью платья и чем-то новым в манере держаться. По улицам ходила, словно никого не замечая, какой-то плывущей походкой, глядя поверх голов. В шуршащей короткой юбке, в кофте с открытыми плечами, она — хотела того или нет — казалась нескромной. Дмитрий Антонович однажды осторожно пошутил над ее туалетом. Нина, словно не поняв, объяснила: «Солнцем надо пользоваться. Мы так мало видим его». «М-да… в Москве это, может, и ничего, но у нас…» — начал было Дмитрий Антонович и замолчал, уловив на себе снисходительно-насмешливый взгляд. «Кто ее поймет — нынешнюю молодежь, щеголяющую разными причудами в одежде, жаргонными словечками…»

У отца с дочерью с трудом завязывался профессиональный разговор. Жадный до всего нового, Дмитрий Антонович расспрашивал: «А что нового в диагностике рака? О чем пишут зарубежные онкологи?..» Нина информировала, и не более. Со знанием дела, но сдержанно, сухо. Он, как на праздник, провел ее в новое помещение клиники — светлое, просторное! — наконец-то ему удалось избавиться от соседства с церквушкой; показал только что открытое отделение гамматерапии. Искал на лице дочери радость — и не находил. Что это — пресыщенность жителя столицы, которого на периферии трудно чем-либо удивить?.. Где тот полный любви и сострадания взгляд, который прежде загорался у нее, едва она переступала порог палаты?

По вечерам — в кино, в театр — Нину сопровождал Андрей Олегович. Они вместе уезжали за реку. Но больше ей нравилось бывать с его матерью, Клавдией Владимировной. Наверное, потому, что, рассказывая о себе, та охотно иронизировала, не выставляла свою жизнь за образец для подражания. Рядом с ней хотелось думать, сопоставлять.

…Мчится машина. Мелькают столбы, деревья. С ревом проносятся колонны грузовиков с затянутыми брезентом кузовами. За ящиками — люди в тулупах, заснеженные, иззябшие.

Стась начинает читать стихи — ровным бесстрастным голосом, чуть нараспев. Это даже не стихи — какие-то длинные ритмические периоды, возможно, тут же импровизируемые.

У него есть поэма о человеке, который впервые полетел в космос и затерялся там, не сумев вернуться на землю. Вечный холод и чернота неба вокруг; за стеклами иллюминаторов открываются незнакомые миры — пустыни из камня и песка, дышащие огнем; в оранжевых слепящих коронах они, облекаясь в форму огромных шаров, уплывают в бездонность пространства, чтобы превратиться в крошечные звездочки. И он снова один носится, носится, неприкаянный, не подвластный времени; наконец-то находит обитаемую планету, где все давным-давно идеально, законченно и прекрасно, но ничто не роднит его с ее счастливыми обитателями, и он без жалости покидает райские кущи, и опять один в пустоте; тоска студенит его взгляд, белит волосы, тоска по милой земле с ее кувшинковыми озерами, душистыми травами…

Нина смотрит на белесое небо, редкие звезды Стожаров, и ей кажется, что это она там заблудилась.

С Верой Антоновной у них давно нет понимания. Они не ссорятся, но какой-то холодок постоянно сквозит в их отношениях.

— Я старше тебя, и в моей жизни тоже не все было гладко. То, что происходит с тобой, наверно, знакомо и мне. Я бы охотно помогла тебе… — как-то попыталась Вера Антоновна вызвать ее на откровенность.

— Мне не нужно никакой помощи, — отчужденно ответила Нина.

— Хорошо. Буду откровенна… — Вера Антоновна помедлила, затрудняясь, нужно ли это говорить. — Твой отец поручил мне тебя. Он просил подробно обо всем сообщать ему, ничего не скрывая.

— Сообщайте. Пожалуйста.

— Я никогда и ничего не писала, кроме как — у нас все в порядке, Нина здорова. Но дальше скрывать не могу. Ответственность ляжет и на меня.

— Ах, ответственность, ответственность! А нельзя ли без нее? Дайте человеку возможность просто пожить! Самому! Не учите без конца, как и что делать! Растут же деревья в лесу!