Влюбленная Джейн - [58]

Джейн непонимающе нахмурилась. София постаралась объяснить:

– Я своими глазами видела, как вы появились из занавеса. Поэтому я вам поверила и постараюсь сделать так, чтобы вы вернулись домой. Но если вы другим людям начнете рассказывать, что вы Джейн Остен и пришли из девятнадцатого века, МИ-6 заберет вас на опыты.

Джейн продолжала смотреть на Софию с прежним любопытством и даже с возросшим недоумением. Та, признав неудачу, тряхнула головой:

– В общем, не говорите Фреду, что вы Джейн Остен, ладно? Путешествия во времени – это, видите ли, не самое распространенное явление. Поверить в такое довольно трудно. Поэтому для Фреда вы актриса из моего фильма. Если вы скажете ему, кто вы такая на самом деле, он примет вас за сумасшедшую.

Джейн позеленела, наконец-то все поняв. София ведь и раньше просила ее скрывать свое настоящее имя, только она не знала зачем.

– До сих пор я держала себя с ним как с человеком, которому известно, кто я, – сказала она и съежилась, вспомнив все их разговоры. – Что же он теперь обо мне думает?

София вздернула бровь:

– И чего вы ему наговорили?

– Кроме всего прочего, я долго восхищалась дешевизной сахара, – призналась Джейн, хватаясь за голову.

– Из-за этого не беспокойтесь, – сказала София.

– Но как же мне вести себя с ним? – воскликнула Джейн в отчаянии.

– Не паникуйте. Может быть, вы его больше вообще не увидите. Ну а если вам все-таки придется общаться, помните свою легенду: вы актриса, вы из двадцать первого века.

– Я актриса, я из двадцать первого века, – повторила Джейн, кивнув.

– Знаете такое выражение: «Когда ты в Риме…»

– Да. В 390 году Блаженный Августин спросил святого Амвросия, следует ли соблюдать пост в субботу, если в Риме это заведено, а в Милане нет, и тот ему сказал…

– Когда ты в Риме, поступай как римляне. Предлагаю и вам следовать этому принципу, – усмехнулась София.

– Хорошо, я стану во всем подражать современным людям, – пообещала Джейн.

– Вам не придется себя сильно утруждать, ведь из дома вы больше не выйдете.

Затем София попрощалась со своей подопечной и ушла, закрыв за собой дверь.

Фред вернулся на кухню через несколько минут. Теперь на нем была голубая рубашка.

– Я на работу, – сказал он коротко и небрежно.

Такой лаконизм был, по-видимому, присущ речи всех людей двадцать первого века. Современный язык часто заставлял Джейн поломать голову. Случалось, она с полминуты озадаченно глядела в пространство и лишь потом понимала, что значило то или иное выражение.

– София уже ушла? – спросил Фред.

Джейн кивнула и поглядела ему в лицо, стараясь определить, по-прежнему ли он испытывает неловкость. Как они теперь относились друг к другу? Сказать было трудно. Совместное путешествие в Лондон смягчило враждебность, возникшую между ними при первой встрече, и все же приятелями они, пожалуй, не стали. Определенно не стали. По-прежнему ли он испытывал к ней неприязнь? Этого она понять не могла.

– Моя сестра на целый день оставила вас одну? – спросил Фред. – На площадке вы сегодня не нужны?

Джейн не ожидала такого вопроса и потому растерялась.

– Мне нездоровится, – солгала она наконец, для убедительности кашлянув. – Я не должна никуда выходить. Но скучно мне не будет: я почитаю вот эти книги.

– Если простудились, вам нужно тепло, – сказал Фред, по-видимому, поверив ей. – Сейчас разожжем камин.

Джейн попыталась его остановить, но он решительно направился в сад, скомандовав ей:

– Сидите здесь.

Она стала наблюдать за ним через окно. Засучив рукава, Фред взял с поленницы двухфутовый чурбак, поставил его на колоду и легко расколол топором на две половины. Затем проделал это еще три раза. При каждом взмахе на его скулах обозначались желваки, но в следующую секунду лицо расслаблялось.

Джейн вспомнила своего отца. Однажды, когда ей было двенадцать лет и семья еще жила в пасторском доме в Гемпшире, они с матушкой поспорили о том, как снять упрямую крышку с банки маринованной моркови. Джейн, сторонница научного подхода, предлагала крышку нагреть, а стекло охладить, в то время как миссис Остен считала, что есть лишь одно средство: постучать банкой о скамью. Каждая попробовала применить свой метод, но освободить морковку из соленого плена никак не удавалось. Ученый спор матери и дочери привлек внимание отца. Он вошел в комнату и молча взял у них банку. Джорджу Остену уже перевалило за шестьдесят, но он, не прибегая ни к каким приемам, только лишь напряжением мышц предплечья и пальцев свинтил крышку с такой легкостью, как если бы это был сущий пустяк. Видя работу его мускулов, Джейн впервые осознала: мужчины – не то что женщины, и ее отец определенно имеет мужское тело, хотя он джентльмен и священник, человек большой учености и кроткого нрава.

Фред внес наколотые дрова в дом и ловко сложил их в камине, поместив в основание пирамидки немного хвороста для растопки. Затем высек искру из коробочки, которая была у него в кармане, и поднес зажженную спичку к поленьям. Сперва они не хотели загораться. Фред ждал, не убирая руки. Не убрал он ее и тогда, когда огонь уже занялся и языки пламени стали лизать ему пальцы. Это поразило Джейн. Она не понимала, к чему такой стоицизм. Вероятно, Фред просто хотел убедиться, что поленья разгорелись достаточно хорошо. Так или иначе, он соприкасался с огнем гораздо дольше, чем было необходимо, выказывая не только обезоруживающую силу воли, но и что-то темное – какую-то безрассудную тягу к разрушению, которая и пугала, и завораживала Джейн.