Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - [14]

— Я очень хотел бы снова вас увидеть.

— Взаимно.

— Мне позвонить вам? В отель?

Она покачала головой. Из-за паузы между двумя вопросами он так и не понял, к чему это относилось — «нет, не в отель, позвоните мне на мобильный», или «нет, не надо звонить мне в отель» (в том смысле, что Лучше зайдите туда), или даже — хотя этот вариант пока казался наименее вероятным — «не надо звонить и вообще оставьте меня в покое».

— Мы можем где-нибудь встретиться? — настойчиво спросил он. — Или мне все же позвонить вам? Где вы остановились?

Вопросы теснились и наскакивали друг на друга, хотя на самом деле это был один-единственный вопрос. Джефф надеялся, что в нем не прозвучало охватившего его отчаяния, хотя исключать такую возможность было нельзя — отчаяние сквозило в самой постановке вопроса.

— Ничто из перечисленного.

— Правда?

Итак, он все понял неверно. Никакая искра между ними не пробегала. Энергия шла только от него, причем в таком количестве, что, разбившись прибоем об ее скалы, она отхлынула назад и теперь стекала по его лицу как разбитое о макушку яйцо — вылившееся из своей скорлупки эго.

— Но надеюсь, мы еще увидимся.

— Хорошо… Возможно… Признаюсь, я совершенно сбит с толку.

— Думаю, мы еще увидимся с вами на этой неделе. Здесь, в Венеции. Но было бы чудесно привнести в эту историю элемент случайности, вы не находите?

— Это зависит от того, столкнемся мы с вами еще или нет.

— Думаю, столкнемся. Вечеринок так много.

— …Так много, что мы вполне можем все время оказываться на разных. На какие вы собираетесь пойти? Просто интересно…

Она ничего не ответила, но смотрела на него так, что стало ясно: снова его очередь говорить.

— Надеюсь, мы встретимся.

— Я тоже.

Растерянный, он стоял, не зная, что делать дальше.

— Понимаете, — продолжала она, — если у нас нет шансов, то и… Давайте посмотрим на это так: если мы снова встретимся, это будет чудесно, даже романтично. Разве нет?

— Да, но, видите ли, я англичанин и поэтому воспринимаю все немного по-другому. Я заранее предвижу, что мы разминемся — вот ведь хренотень! — и до конца своих дней буду гадать, как бы все повернулось, если б этого не случилось.

— Так будет даже еще более романтично.

— Зато куда менее весело. На определенной стадии романтика неизбежно превращается в трагедию.

— А на память как, не жалуетесь?

— Жалуюсь, если честно. А что?

— А то, что чуть раньше по ходу нашей беседы я уже упоминала, где остановилась.

— Неужели?

— Точно.

— Я сказал «в трагедию»? Я имел в виду — «в фарс».

Он хорошенько порылся в памяти.

— Вот хоть убейте, не помню, чтобы вы такое говорили…

(А было ли это в самом деле?)

— А может, вы шепнете мне еще раз мимоходом? Уверен, я тотчас же забуду.

— Если я скажу вам, где живу, вы будете все время там торчать.

— Да ни за что!

— Поспорим? Лишь только я выйду в холл, и вот он вы, откуда ни возьмись. «Какое поразительное совпадение! Я как раз шел мимо…» Ну да, последние два часа все шел и шел мимо. А что, нельзя тут ходить?

— Вы и вправду думаете, что я вами так интересуюсь?

— Я и вправду думаю, что вы человек как раз такого типа.

— Все верно. Я такой и есть.

— Лукавый?

— Ужасно.

(Крайне умнó было так сказать: чистосердечное признание снимает обвинение.)

Она потянулась к нему и поцеловала в губы. Ни разу на его памяти простой поцелуй в людном месте и в полностью одетом виде не был так напоен желанием. Как? Почему? Он уже было решил, что она передумала и сейчас пригласит его с собой, но поцелуй лишь подтверждал ее уход.

— Вы так и не скажете мне, где остановились?

Она пожала плечами.

И ему не оставалось ничего другого, кроме как смотреть, как она уходит прочь. Темные волосы ниспадают на плечи. Обнаженные руки. Спина, бедра, стройные ноги, узкие лодыжки, белые босоножки.

Безвоздушное пространство, оставленное пока несбывшимся обещанием этой встречи, мгновенно обратило все его возбуждение в отчаяние и тревогу. Он заново прокрутил в голове детали нового знакомства — странные словечки, взгляды, недосказанности, — но ему не хватило сосредоточенности, чтобы превратить их из источника мучений во что-то другое. Одно-единственное слово тамтамом билось у него в голове: черт, черт, черт. Но — черт! — это же неправильно. На самом деле он был счастлив, совершенно счастлив — ведь именно такие чувства (со всем их отчаянием и тревогой) и делают жизнь стоящим делом. Лучшим решением было поймать поднос и организовать себе еще один беллини. Как оказалось, он был чуть ли не последним. Через мгновение официанты свернули бар. Джефф углядел в толпе Дэйва Глэндинга, пробрался к нему и похлопал по плечу. Дэйва он знал уже лет двадцать. С технической точки зрения это делало его одним из старейших друзей Джеффа. В целом он им и был — в том самом смысле, какой вкладывал Сирил Конноли[40] в свою знаменитую фразу о том, что очень старые друзья почти неотличимы от врагов. Довольно размытая по числу участников компания, и Дэйв в том числе, как раз намеревалась проследовать в бар «Хейг». Фил Спендер, все еще в своем знаменитом кремовом костюме, в котором он был в Стэнстеде, направлялся туда же. А вместе с ним Кайзер, Мелани и прочие деятели из Института современного искусства. Еще некоторое время вся эта толпа толклась на месте, пока все ждали всех, а потом снялась и торжественно покинула вечеринку, пьяная и полная восторга первой ночи биеннале.